– поспешно уточнила она для печального Тоётоми.
– Я тоже виноват – что доверился подлецу, – ответил Ясухару, после чего чинно, в японской манере, поклонился Милане, Светке, Юльке, Машке и мне.
– Что до меня, то каяться ни в чем не стану, – взяла наконец слово молодая графиня. – Просто скажу: будь у меня выбор, в какой компании встретить смерть, лучших товарищей себе я бы не пожелала. Хотя, конечно, предпочла бы повременить еще лет пятьдесят, но что есть – то есть. Всем спасибо – и увидимся в Пустоте!
– Увидимся в Пустоте! – Каратова, похоже, решила быть краткой. Кивнув всем стальным, она медленно подошла ко мне. – Все же мой поцелуй у тебя будет последним! – прошептала, то ли намекая на вольность, допущенную недавно Муравьевой, то ли просто подводя некий итог.
Когда через минуту (или через три? или через тридцать три?) Светкины губы оторвались от моих, Воронцова и Тоётоми уже находились внутри своих стеклянных кубов – должно быть, деликатно решив дать нам с Каратовой иллюзию уединения. Странно, гонга я не расслышал…
– Прости, что втянул во все это… – тихо проговорил я.
– Прости, что не смогу в решающий момент стоять рядом и держать щит, как обещала… – выдавила улыбку Светка, но из уголка ее небесно-голубого глаза выкатилась и сбежала вниз по щеке одинокая блестящая капелька.
– Мы будем рядом, – возразил я. – И ты будешь держать больше, чем просто щит!
– Значит, все в порядке! – еще одна слезинка скатилась вниз по ее лицу. – Ну, я пошла…
Глядя мне в глаза, спиной вперед Каратова отступила к последнему еще не занятому углу пентаграммы. Прозвучал гонг, и стеклянные стены окружили девушку, отрезая от меня и от мира.
А потом все пять кубов разом озарились золотистым светом – кажется, не причинившим заключенным в них ни малейшего вреда – и только теперь я сообразил, что сам никому, кроме Светки, не сказал прощального слова. Теперь кричать что-то явно было поздно, и я просто поднял вверх сжатый кулак. Мой немудреный жест стразу же повторила Машка, за ней Ясухару, а следом и все остальные.
А затем в зале возник Пепельный Центаврус.
в которой наступает ночь
На миг исполинский дух заполнил собой весь зал, но его тут же, словно пылесосом, затянуло в «мой» круг. Пространство западни заполнилось белесым туманом, я дважды вслепую рубанул кинжалом, но ни малейшего препятствия клинок на своем пути не встретил. А затем мгла резко рассеялась, и я увидел центавруса в шаге от себя. Прежнего пепельного окраса, но ростом уже не столь уж и великого – так, пара аршин в холке.
Я поудобнее перехватил кинжал. Дух вздыбил султан перьев на макушке – из-за таких я сперва принял в Америке его двоюродных собратьев-чудовищ за конных индейцев – приоткрыл острый птичий клюв и грозно вскинул руки-ласты. Вспомнив, как ловко оклахомские центаврусы швырялись шипастыми шариками – Ясухару еще называл те «слезами» – я призвал щит – но для этого мне пришлось выронить на пол книгу. И тут…
«Добрый вечер, сударь», – раздался у меня в голове знакомый голос.
– Ди-Сы?! – ахнул я, не опустив, впрочем, ни щита, ни кинжала.
«К вашим услугам, сударь».
– А эти все в один голос уверяли меня, что совпадение случайно и несущественно! – хмыкнул я, резко выкидывая вперед вооруженную клинком руку – так просто меня было не заболтать!
«У астрала нет случайностей, сударь, – уходя от моей скороспелой атаки, центаврус стремительно съежился, сжавшись до размера… ну, собственно, до былого размера моего Ди-Сы, а тот в зримом обличье не превышал спичечного коробка. – А что касается существенности или несущественности… – невозмутимо продолжил дух, до кучи приняв теперь и форму моего беглого фамильяра – вид лупоглазого паука, хромого на правую переднюю ногу, разве что не черного, а все такого же бледненького. – Полагаю, сударь, тут вас также не ввели в заблуждение. Стань мы с вами добрыми друзьями, сие, возможно, как-то ныне на вас и повлияло бы… Мое упущение: ну что мне стоило держаться полюбезнее?» – вздохнул он.
– Да уж, тут промашка у вас вышла, – буркнул я, примериваясь, как бы достать «паука» кинжалом. По такой мелкой, да и наверняка юркой цели еще дух попадешь!
«Так кто же знал, – развел сразу четырьмя передними лапками, включая калечную, мой собеседник. – Хотите верьте, хотите нет, для самого меня сие нынешнее перерождение стало немалым сюрпризом!»
– Даже так?
«Будь иначе, сударь, уж поверьте, я сумел бы подстраховаться на ваш счет. Тем или иным образом…»
– Не скажу, чтобы вы не пытались!
«Именно что не пытался, сударь».
– А тогда, на Васильевском… – не договорив, я рванулся вперед, целя острием клинка в «паука», но тот проворно ушел в сторону. Я ударил кинжалом еще дважды – и оба раза дух без видимого труда уворачивался. – …острове? – на выдохе закончил все же фразу я, отскочив на шаг.
«Мы же уже, кажется, сие обсуждали – и тему закрыли?» – бесстрастно напомнил мне мой противник.
Нет, так мне его нипочем не достать… А как тогда?
Я покосился на книгу на полу: может, там найдется подсказка? Но фолиант лежал закрытый, а чтобы его поднять, пришлось бы либо свернуть щит, либо ослабить хват на рукояти кинжала – а ни то ни другое не казалось мне сейчас хорошей идеей. Я попытался подцепить обложку носком ботинка, но в этот момент «паук» дернулся в мою сторону – всего на шажок, однако, среагировав на движение, я отвлекся – и по книге ногой промахнулся.
«Сударь, давайте рассуждать как сущности разумные, – снова обратился ко мне между тем дух. – Ни мне, ни вам из сей западни уже не выбраться. Так к чему сие потешное сражение? Что даст вам победа, которую еще, замечу, нужно как-то добыть? Иллюзию успеха? Может, лучше тихо разойдемся по углам и проведем остаток отпущенных нам Ключом часов или даже дней в размышлении о великом?»
– Что-то я не вижу здесь никаких углов! – недобро прищурился я на собеседника. – Мы в кругу!
«Не придирайтесь попусту к словам, сударь. Круг, квадрат, октагон… Места в сей духоловке более чем достаточно, чтобы дожидаться неизбежного, не расточая себя на бессмысленную драку».
–
