Я долго вбивал в головы своих егерей, что раненый враг для нас лучше убитого, пока до них не дошло. Убитый он и есть убитый. А вот раненый забирает из боя с собой пару, а если нет носилок, то и четверых бойцов — отнести своего увечного собрата до передового перевязочного пункта. На него тратятся дефицитные лекарства и перевязочные материалы, кормежка опять же не абы какая, а лечебная, место в госпитале раненый занимает, время врачей не резиновое… транспорт опять же… Все это деньги. А такого патриотического порыва аристократии, как в империи, в Восточном царстве, по сообщениям разведки, нет. Там каждый только под себя гребет, норовя разворовать и без того тощий бюджет.
Или вот, к примеру, генерала… убили и убили, вступил в должность кто там следующий у них по рангу, и закрыли вопрос. А если генерала ранили… крутой кипеш, все кудахчут вокруг, на службу забили, соболезнования высказать в очередь встали… Генерал исполнять должность как следует и сам не может, и другим власть не отдает. Заместитель действует с оглядкой — вдруг раненому генералу что-то не понравится? Налицо некоторый разлад в управлении… у врага.
Кругом нам прибыток от раненых врагов. А на убитого в лучшем случае разве что три патрона истратят на воинский салют и зароют неподалеку в братской могиле. Если вообще не присыплют походя землей в воронке.
До того еще вечером порезвились снайпера стрельбой по бликующей оптике при закате. Только это развлечение без меня прошло — я ужинал с начдивом, у которого собрались командиры бригад, начальник артиллерии, начальник штаба и оба квартирмейстера.
Интересный штришок — офицер контрразведки отсутствовал.
Кстати, ужин для полевых условий был очень даже ничего.
Следующим днем отдохнувшая смена снайперов выбивала из траншей вражеских офицеров, которые проявляли крайний интерес к нашим позициям. Это делать было легко. У царцев офицеры носили шинели светло-серого сукна, а солдаты темно-рыжего. Ходить же без шинели в промозглой болотистой низине даже летом было чревато жестокой простудной лихорадкой.
У нас же кто-то умный в генштабе продавил еще в прошлом году одинаковую полевую шинель от солдата до генерала. Издали и не разберешь, кто есть кто.
Убой командного состава царцы ощутили сразу и нам такого не простили. Пластуны следующей ночью объявили на нас охоту. Это мы узнали от пойманного той же ночью лазутчика.
Пришлось собирать вместе контрразведчика с разведчиком и предложить загонную охоту на живца. Живцом выступала снайперская пара, а загонщиками фельджандармы.
Следующим утром упокоили еще семь офицеров во вражеских окопах.
Неприятель пустился на хитрость — стал носить солдатские головные уборы. Но — наивные люди! — шинели оставили себе свои, удобные. Это стоило здоровья еще четырем субалтернам. По крайней мере, в бинокль было хорошо видно, как всех четверых торопливо тащили на носилках по траншеям и грузили на телеги, отправляя в тыл.
Дивизионные разведчики из отдельного эскадрона показали три места, где могли прятаться вражеские звукометристы со своей аппаратурой. В одном таком мы их и засекли, когда они свой раструб ворочали на звук взрывающихся в нашем тылу петард, имитирующих шестидюймовый выстрел. Определили прицел и влупили туда не только из снайперских винтовок, но и целой батареей дивизионных трехдюймовок вперемешку — шрапнелью и экразитом. Красиво эти квадратные раструбы в воздухе вертелись…
Еще рецкие егеря сняли в тот день два пулеметных расчета. Так, походя, исходя из вбитой уже в подкорку максимы, что пулеметчик — приоритетная цель всегда и везде.
Обратил внимание, что дивизионные разведчики бегают с длинными винтовками, и спросил:
— Вам должны были прислать вот такие автоматические пистолеты, — показал я им «Гоч № 2» в деревянной кобуре. — Почему не носите?
— Мы бы рады, господин лейтенант, только нам они не достались, их офицеры все разобрали, — потупившись, сообщил капрал-разведчик. — Нам сказали, что прислали их мало. А так ловкая машинка к врагу в тыл ходить.
Вроде и не пожаловались, но обида чувствовалась. Надо этот вопрос провентилировать с генералом Моласом. Офицер себе и сам купить пистолет может — жалованье позволяет. Им с разведчиками в зафронтовой поиск не ходить.
— Все, хватит на меня бинт тратить. Вали к ребятам, ты там нужнее, — погнал я фельдшера из блиндажа второго квартирмейстера.
Что такое не везет и как с ним бороться?
Опять расходы — новый мундир шить. Морской. А на него идет дорогое черно-зеленое сукно. Мало того что пуля рукав пробила в двух местах, так еще этот эскулап в порыве «профессионализма» его совсем дорвал. Напополам. Слава ушедшим богам, что кость не задета, по мягким тканям прошло навылет. Но сколько же можно мне шкуру дырявить? Она же у меня не казенная.
Обманули нас пластуны царские. Как детей. Ночная операция из облавы превратилась в слоеный пирог охоты охотников за охотниками.
Одного снайпера и одного пулеметчика из «команды живцов» положили сразу и наглухо с одного сдвоенного выстрела каждого. Ночью! Если бы Тавор не подхватил пулемет, то… Возможно, и меня бы положили там же… И украшал бы я уже смиренный рядок павших, уложенный у декавильки для эвакуации в тыл. На кладбище.
Пластунов по наши души пришло неожиданно много — два взвода. Причем в зону охранения фельджандармов вошел только один взвод пластунов, а при обратном прорыве второй взвод его прикрывал. При этом еще три жандарма ласты склеили. Но никого из наших скрасть пластунам не дали. Обломились они без языка.
И мы у них семерых положили. И еще двое нам достались пленными — раненными в ноги.
И пока мы возились с великой нашей военной хитростью, третий взвод царских пластунов пробрался с юга через болото на позиции старых шестидюймовок и, отходя, подорвал огнепроводным шнуром снарядный погреб с шимозными снарядами. Часовой на батарее убит стилетом в ухо. Замки с трех орудий украдены. И никто из канониров и не чухнулся, спали все в землянках без задних ног.
Что тут скажешь? Мастера! Оно слово — пластуны.
При этом нешуточную тревогу во мне вызвало то, что у каждого пластуна с собой на поясе были привязаны примитивные болотоступы. Знать, какие-то тропочки в «непроходимых» болотах они уже натоптали. В окопах часовых в эту ночь мы удваивали. Все тихо было на фронте. Ни одна консервная банка на проволоке не звякнула. Стороной пластуны нас обходили. Болотами. Больше негде.
Рассвело. Задул керосиновую лампу — уже хватало света, сочившегося через узкое волоковое оконце.
