Потом немцы, уже веселья ради, начали устраивать показные сожжения. Людей заставляли самих тащить бревна для собственного костра, укладывать их рядочком, затем укладываться самим, образуя нечто вроде штабеля — люди и поленья вперемежку. Такие штабеля горели очень хорошо, даже с учетом того, что некоторые женщины, обезумев от боли чудовищных ожогов, вскакивали и разрушали аккуратно сложенную конструкцию.
— Люди шли потоком, — рассказывал Степан Борисович, глядя в потолок госпитальной палаты. — Уставшие, полностью подавленные морально. Я видел их лица. Но не они пугали меня, а бревна в их руках, которые никто, ни один человек не решился бросить. Охранников человек двадцать, а народу согнали с трех деревень не меньше ста пятидесяти душ. И лес кругом. Можно было бы рвануть... Ну хотя бы попробовать. Так мне казалось со стороны. По-моему, уж лучше быстрая смерть от автоматной пули, чем страшная и мучительная гибель в огне. Но никто... А потом мне, Саша, тоже дали бревно. И я его нес. Знаешь, я это никогда не забуду, до самой смерти. Как я его нес и что при этом чувствовал, Смерть притаилась в стволах автоматов, она следила за каждым моим шагом. И эта явная, прицельная смерть пугала чуточку сильнее, чем та, которая ждала впереди, Я это ощутил только в общем строю, когда шел рядом с мамой и сестрой Люськой, которые тоже тащили поленья. Знаешь, Саша, ничего в моей жизни страшнее не было, даже сталинский лагерь не шел ни в какое сравнение. А потом вдруг что-то перевернулось во мне. Наверное, это был страх. Да, Саша, именно страх — первобытный ужас. Такой страх подталкивает к прыжку вспугнутого оленя и заставляет волка ползти на брюхе под грохот ружейных выстрелов. Я выскочил из строя, не думая уже ни о маме, ни о сестре, швырнул полено под ноги охраннику и рванул в лес, Но немец даже стрелять в меня не стал, а попросту поймал за шиворот, как котенка. Правой рукой он продолжал сжимать рукоять автомата, а левой поднял меня над землей.
— И что? — с интересом спросил я тогда.
— Я пнул его в правую руку, И грохнула очередь. Его палец случайно надавил на спуск. И несколько человек в строю упали. И мама упала. Понимаешь? Выходит, что это я ее пристрелил. Потом грохнула еще очередь и еще. Это уже стреляли другие охранники, не разобравшись, что произошло. Люди в строю испугались, закричали и ломанулись, как лоси, в разные стороны. Они бросали поленья и бежали куда глаза глядят. По ним стреляли из автоматов, и они падали, но многие, очень многие все равно убежали в лес. И Люська убежала вместе со всеми. А меня немец так и держал за шиворот. Кроме тех, кого настигли пули, я один остался. Раненых быстро добили, а меня поволокли обратно в деревню. Комендант велел собрать примкнувших к немцам крестьян и на следующий день повесить меня по всем правилам на виселице. Но утром приехало важное начальство и всех приказали отправить на работы в Германию. В том числе и меня. Но до Германии я не доехал. Нас партизаны отбили. Люська после войны вышла замуж и родила троих детей. А у меня не срослось. В восемнадцать лет загремел в лагерь, а там по накатанной, Молодой был, дурной. Один ребенок, правда, и у меня есть точно. Случайный, Да только я знать не знаю, где он сейчас.
Уже после госпиталя я много раз вспоминал историю, рассказанную Степаном Борисовичем. С перепугу мальчишка спас от неминуемой смерти около сотни человек. Что это, подвиг или случайность? И каждый ли горой, совершая нечто выходящее за рамки, осознает героичность поступка? Можно ли вообще считать героем того, кто совершил подвиг случайно или по воле обстоятельств? Я не знал ответов на эти вопросы, точнее, не был уверен в их правильности. Если брать по большому счету, то важен только результат. Намерение не значит ничего. Все знают, куда вымощена дорога добрыми намерениями. И все же тот, кто жертвует собой сознательно, в моих глазах заслуживал большего уважения.
Сейчас, ощущая, как скрипит от напряжения пружина грядущих событий, я был готов пожертвовать собой. Но пугало меня другое. Что, если жертвовать придётся другими? Что, если у меня не будет другого выхода, кроме как стать чудовищным шахматистом, передвигающим живые фигуры? А ведь вполне может так получиться. Вполне.
Снова, в который уж раз за сегодняшний день вспомнился Кирилл. Я привык считать его врагом человечества, использующим чужую удачу ради собственной выгоды. Он и был таким — это точно. Но кем он был до того, вот в чем вопрос! Как он встал на этот путь? Что его толкнуло? Собственные пороки? Обстоятельства? И можно ли считать подлецом того, кого на подлость толкнули обстоятельства? Можно и нужно. В этом я был совершенно уверен. Иначе любую подлость можно будет оправдать обстоятельствами. Любое, самое изощренное преступление. Однако мог ли я быть уверен, что не повторю путь Кирилла? Что, если я уже иду по нему? Кирилл ведь был когда-то снайпером, как и я. Убил нанимателя, как и я. Получил неожиданно кучу денег. Как и я. От кого, кстати? Не от нанимателя ли? Каждый шаг похож, как две капли воды. А что будет дальше? Даже его очки теперь приходится носить.
Я глянул в зеркало заднего вида и невесело усмехнулся. Теперь, в очках, я даже внешне начал походить на Кирилла. Осталось только кожаные штаны напялить, и будет вообще супер. Что же это за странная насмешка судьбы? Хотя о какой судьбе может идти речь, когда весь мир и все происходящие в нем события являются лишь сном неведомого существа? По большому счету, бредом.
— Философия... — вздохнул я, включив механизм поднятия гаражных ворот. — Чертова философия.
Несколько раз я осторожно нажал педаль газа, раскачивая мотор, затем включил первую передачу и аккуратно выехал со двора. Зимой мощный мотор в сочетании с задним приводом — самый надежный способ оказаться в кювете. Так что желание погонять следует сразу выкинуть из головы.
Однако движение на шоссе оказалось не очень плотным, а снег с асфальта убрали как следует, так что я все же позволил себе немного поддать газу. Водитель тюнингованной переднеприводной «Лады», ехавшей в соседнем ряду, ощутил себя уязвленным, когда его начала обходить древняя «копейка». Он наступил на акселератор так, что застучали поршневые пальцы, и я не стал с ним тягаться, пропустил вперед. Какой смысл соревноваться в скорости, когда точно знаешь, что без труда обойдешь соперника? Вот с «А-8» можно было бы потягаться, хотя она будет поустойчивее на поворотах. Это уже спортивный интерес. Но водители модных и мощных машин на мою «жигульку» обращали мало внимания — ровно столько, чтобы случайно не оцарапать об нее глянцево-черные бока своих авто. Впрочем, меня это полностью устраивало. Сейчас у меня не было ни малейшей охоты привлекать к себе внимание.
