А Солнцу было глубоко наплевать на то, что я о нем думал и как называется то место, куда оно протискивалось меж медленно отступающих сумерек. Начинался новый день. И этот новый день мы с Буги встречали с пустыми руками, окруженные со всех сторон... смертью. Но самое главное, самое страшное – смерть была не только вокруг, она уже прокралась в нас самих: страхом, парализованной волей, безнадежностью. Потому что мы по опыту всей своей жизни, прочерченной пунктирами трипов, знали: положение, в котором мы сейчас оказались, – хуже всего, что может случиться с человеком в Эпицентре. Неважно, есть у него какой-то опыт или нет, хороший он боец или рохля, ни на что не способная тварь дрожащая или полубог. Все это ни хрена не меняет. Он по-любому труп, хотя пока еще переставляет ноги и даже пытается размышлять на такие темы, как «место под солнцем» и «место, где солнце». Нет никакой разницы и нет никакого другого варианта исхода. И, наверное, в тот момент, когда солнце окончательно, во весь свой блин выбралось из-за щербатого горизонта, я понял это окончательно и бесповоротно. И именно в тот момент...
...Сабж вывел свое «крысиное» войско на какую-то огромную площадь. Наверное, раньше она была окружена высоким забором, от которого теперь остались только поваленные бетонные плиты и множество ярко-синих пятен. На этой площади Сабж остановился. И все стадо, слепо шедшее за ним, замерло в ожидании, по-прежнему безразличное ко всему. И тогда Сабж впервые оглянулся. Он прошелся равнодушным, пустым взглядом по монстрам и наткнулся наконец на нас. Монстры тем временем смиренно стояли, глядя на Проводника. Никто не пытался перегрызть глотку соседу, никто даже не шевелился. Они просто ждали, и это было охренеть как страшно. Наверное, что-то во мне в конце концов сломалось, а может, наоборот, проснулось, тут сам черт не разберет, но тупое оцепенение постепенно отпустило меня, оставив один на один с осознанным ужасом. Но теперь, по крайней мере, я уже мог хоть что-то сделать.
Прежде всего я оглянулся. Не потому, что в этом был какой-то смысл – моя голова сама повернулась, потянув за собой плечи. Нет, никаких вариантов отступления, ни одного мало-мальского промежутка в рядах этой многотелесной массы не было. Не было дорожки следов, по которой я мог бы вернуться, вынырнуть из этого кошмара. Если только не попытаться идти по снегу, не оставляя следов.
– Буги, – сказал я как можно тише и подумал, что она, наверное, не услышит меня, потому что со всех сторон мощные легкие раздували грудины, топырили ноздри, заставляли с шумом выплевывать отработанный кислород. Вся площадь полнилась этими звуками, и мой голос прозвучал, как жалкая китайская подделка под настоящий звук, как будто кто-то нажал на клавишу детского пианино рядом с настоящим инструментом. И все же я сжал нервы в кулак и продолжил: – Буги, надо что-то делать. Сейчас все это хреново наваждение исчезнет, и тут начнется натуральная бойня. Мы окажемся непосредственно внутри Волны.
– А что мы можем сделать, Макс? Мы в жопе, в самой натуральной жопе, и нам отсюда не выбраться... – дрожащим голосом, в котором звучали явные нотки истерики, ответила Буги.
– Надо выбираться. Смотри, им всем все по хрену, они только на Сабжа реагируют. Давай попробуем добраться вон до тех домов. Пока есть такая возможность, давай попробуем...
– Как?! Прямо по ним? Ты рехнулся, Макс? Ты, мать твою, понимаешь, что несешь? А если они сразу очнутся? Ты представляешь, что тут начнется?
– Рано или поздно это все равно начнется. Буги, хрен знает, что такое творит Сабж, но когда здесь начнется месилово, я предпочитаю оказаться хотя бы вон за теми стенами.
И я мотнул головой в сторону бетонных коробок, похожих на огромные склады. В этих зданиях не было окон, только огромные провалы, которые некогда, видимо, были закрыты большими железными воротами. Если бы нам удалось оказаться там к началу рагнарека, у нас появился бы пусть мизерный, но шанс выжить. Это все, на что приходилось рассчитывать. Но между этим шансом и нами были пасти, клыки, шипы и еще бог знает что.
– Мне кажется, сейчас им по хрену все, кроме Сабжа. Мы должны рискнуть, Буги.
– Я не смогу, – спокойно возразила Буги, и я понял, что она уже смирилась перед непреодолимой силой природы.
В тот момент мне было не до уговоров: что-то такое пронеслось в моей голове, и я молча развернулся, сцепил зубы и двинул кулаком Буги в висок. Она мешком повалилась прямо на стоящих за нею монстров. А те даже не шелохнулись, продолжая тупо смотреть на равнодушного Проводника. Тогда я схватил тело Буги, вскинул его на плечи и, старательно не глядя себе под ноги, влез на первую попавшуюся спину. Никакой реакции. Я сделал еще шаг – едва не поскользнувшись на чем-то гладком, – потом еще и еще. Сколько было этих шагов, я не знаю. И чего мне стоило не смотреть вниз, тоже не знаю. Когда я оказался внутри складского здания и понял, что под моими ногами бетон, по ним побежала горячая струя. Я обмочился, обмочился от страха перед тем, что уже сделал. Ну да и хрен с ним, лучше быть живым и с мокрыми штанами, чем просто мертвым.
А что было потом? Что же, мать вашу, было потом? Какой неопытный фотограф дрожащими руками пытался вбить в матрицу своего фотоаппарата то, что было потом? И не смог: только смазанные кадры, только какие-то полосы света, повторяющие движения его рук... А может, все не так, может, фотограф был как раз опытный, а вся эта смазанность – намеренной, может, это, вашу мать, такой художественный прием, весь смысл которого – спасти вскипающий мозг обмочившегося от страха человека?
Но нет, нет, ни хрена, кое-что я все-таки запомнил. Например, огромное бревно, приставленное по диагонали к балкону, и разрушенную лестницу, ведущую туда же. Я помню, как, не выпуская из рук тела Буги, ползу по этому бревну вверх, а там, за стенами, тем временем начинает наливаться злобой равномерный шум. Да, там что-то оживало. Уж не смерть ли вышла наконец из-под гипноза Сабжа? Помню, как, свалив безжизненное тело Буги на пол балкона, я упираюсь в бревно и, напрягая все силы, пытаюсь столкнуть его с ребра бетонной плиты, и оно падает, и в тот же миг падает какая-то планка, и все вокруг взрывается воем, ревом и визгом тысячи глоток. Но кроме этого, я услышал и еще кое-что, что в Эпицентре услышать нельзя, невозможно, нереально, – звуки рвущейся ткани, какие может издавать только огнестрельное оружие. Причем скорострельное. «Пулеметы, это же пулеметы, мать твою, – подумал я, сползая спиной по бетону стены. – Откуда здесь пулеметы? Это же Эпицентр. Или я опять ни хрена не понимаю? То есть я действительно ни хрена не понимаю, но откуда тут пулеметы? Они же из стали, а ничего металлического в Эпицентре не может быть...»
