— Я? Говорил все это? — не выдержал Макс.
— Да, — кивнул Хопман, — именно ты. Русским, по твоим словам, нужна твердая рука, они привыкли подчиняться и склоняться перед царями. Иначе опять устроят у себя какую-нибудь революцию или поднимут бунт. Как было при Степане Разине и Пугачеве…
— Неужели я был таким идиотом, — почесал в затылке Макс, — нес такую чушь? На меня вроде бы не похоже…
— А на кого тогда? — удивился Хопман. — Это ты у нас проучился два года на отделении славистики в Берлинском университете, изучал русский язык и историю, а потому решил применить свои знания на практике. И попросился добровольцем на Восточный фронт, поближе, так сказать, к предмету своего интереса. И ты, насколько я помню, всегда был приверженцем расовой теории…
«Как много узнаешь о себе! — с тоской подумал Макс. — Вернее, о Петере Штауфе. Интересно, что еще этот идиот проповедовал? Кажется, он был настоящим нацистом…»
Впрочем, в полученной информации была и некая позитивная часть — раз Петер Штауф изучал русский язык, значит, и он мог им свободно пользоваться. С соответствующим немецким акцентом, разумеется…
Между тем майор все говорил:
— …Самым старательным славянам мы разрешим учиться в школе и даже получать образование. Разумеется, отдельно от нас, немцев, и без права поступления в университет. Хотя начальное техническое образование им можно и даже полезно давать — кто-то должен обслуживать наши станки и машины! Такие были у тебя взгляды… А сегодня вдруг ты убил своего камерада, чистокровного немца, неплохого солдата и, между прочим, отца двоих детей. И ради какой-то русской крестьянки и ее сына! При том, что муж этой женщины действительно является красным командиром, следовательно, сражается против нас. Ты, выходит, защитил семью врага. Как прикажешь понимать твой поступок?
— Не знаю, — пожал плечами Макс, — мои взгляды за последний месяц сильно изменились. Так уж получилось. Я не мог пройти мимо. Мильке не только бил слабого и беззащитного, но своими действиями позорил вермахт. Солдаты с женщинами и детьми не воюют, так я и сказал ему. Это недостойно звания фельдфебеля…
— Вот теперь я слышу слова настоящего командира, — усмехнулся майор. — А то было подумал, что тебя подменили. Правильно, германский солдат никогда не опустится до того, чтобы драться с гражданскими, а тем более бить женщин и детей. Для этого есть полицаи и прочие сволочи. Я горжусь тобой, Петер, ты показал себя настоящим офицером. И поступил правильно — нельзя допустить, чтобы было чрезмерное насилие по отношению к жителям, это очень озлобляет людей, настраивает против нас. Хватит одних партизан…
— А что будет со мной? — спросил Макс.
— Ничего, — пожал плечами Хопман. — Я приказал оформить гибель Мильке как случайность — попал под дружеский огонь. Бывает… Разумеется, я напишу семье, что он погиб как герой и верный сын Рейха. Пусть думают, что было именно так. Правда, поверь, никому не нужна… Мильке, если разобраться, сам виноват — не выполнил приказа. К тому же был слишком вспыльчивым, горячим и часто, как выяснилось, ссорился с сослуживцами. А после гибели младшего брата вообще потерял голову, стал неуправляемым. Мог такого натворить! Так что все к лучшему…
Макс кивнул — разумеется, герр майор, все к лучшему. Одним негодяем меньше. И по поводу письма тоже с вами согласен — правда никому не нужна. Она редко бывает приятной, чаще же — неудобной и горькой, и говорить ее — отнюдь нелегко. Что бы ни утверждал по этому поводу известный русский писатель…
* * *
Единственной хорошей новостью за последнее время было возвращение Ремера. Макс по-настоящему ему обрадовался — Генрих, по сути, стал его другом. Единственном в этом мире. Хоть знакомы они были всего ничего, но Максу иногда казалось, что он знает Ремера всю жизнь. Так иногда бывает: прожил полжизни с человеком, а потом бац — и выясняется, что ты его совсем не знаешь. Или наоборот — только что познакомились, а уже чувствуется, что это родственная душа.
У Макса в его реальности было мало друзей — по сути, почти никого. В школе отношения с одноклассниками как-то не сложились, хотя и открытых конфликтов почти не было, а в институте каждый был сам по себе, занимался своими делами. Времена тогда стояли трудные, переломные, и сокурсники выживали кто как мог. Тут уже не до дружбы.
Конечно, Макс всегда старался поддерживать приятельские отношения с одногруппниками, но без особого энтузиазма. После окончания института он исправно появлялся на встречах выпускников, но в основном для того, чтобы похвастаться своими успехами: отличной работой, новой машиной, достатком в доме, хорошей семьей — красавицей-женой и лапочкой дочкой. Остальные занимались тем же — демонстрировали благополучие и карьеру. Неудачников на их встречах не было — они просто стеснялись приходить.
Единственным относительно близким человеком для Макса стал Борька Меер, с ним он общался много и охотно. С Борькой они вместе учились в одном классе, потом вместе поступили в институт и пять лет сидели на одной студенческой скамье. Ухаживали за симпатичными сокурсницами, бегали на свидания, пили в соседней забегаловке жидкое, мутноватое пиво…
Но после института Борька сразу уехал в Германию — поступать в Берлинский университет. Окончил магистратуру, получил хорошее образование, устроился на работу, даже женился на натуральной немке. В общем, онемечился по полной, вернулся, так сказать, к историческим корням. Борька стал отличным работником, старательным, исполнительным, аккуратным, со временем дорос до заместителя управляющего в крупной компании.
Поначалу, конечно, ему пришлось туго, вкалывал по двенадцать часов в сутки, рвал жилы, но потом все устроилось — накопил денег, купил машину, квартиру в неплохом районе Берлина. За годы на чужбине не разбогател (по российским меркам, конечно), но по немецким стандартам, стал вполне зажиточным человеком. Настоящим бюргером! Теперь мог похвастаться новеньким «мерсом» и солидным счетом в банке. Детей у Борьки, правда, пока не было…
Макс не терял с ним связь — регулярно звонил, делился новостями. Даже помог заключить пару выгодных контрактов с российскими фирмами. За что Борька снабжал его полезной информацией, помогающей лучше ориентироваться на западноевропейском рынке. Так что дружба и бизнес у них шли рука об руку. К взаимному удовольствию.
Но Борька находился в Германии, а дома, в России, Максу пообщаться было почти не с кем. Имеется в виду — просто, по-мужски. С женой — совсем другие, семейные отношения и разговоры, а на работе тесного контакта с коллегами не получалось.
