Теперь в схроне жил брат Наримана — Камиль Фархатов, которого сделали звёздным героем и объявили умершим. О том, что герой жив, знали всего три человека. Первое время Камиль глушил алкоголь канистрами, опустился, перестал стричься и бриться. Потом несколько пришёл в себя, стал строить планы и прожекты, видя себя ни много ни мало вождём большой общины заров. Нариман готов был сделать что угодно, лишь бы отправить взрывоопасного героя куда подальше от Соколиной Горы.
Нариман шёл по неширокой тропе между деревьями, прислушиваясь к звукам. Бойцы сопровождения скользили спереди, справа, слева и сзади, в любой момент готовые к бою.
«А ведь здесь не раз и не два решалась судьба Москвы, — подумал вдруг Нариман. — Тут встречали крымских ханов, отсюда они грозили Москве; здесь ожидал, когда откроют ворота Москвы, польский королевич Владислав; ждал и так и не дождался ключей от ворот Москвы Наполеон… Может, и сейчас это место будет поворотным в истории? Камиль что-то придумал, поэтому так настаивал на встрече. Уж в чём в чём, а в интригах он силён. Это не пропьёшь».
За размышлениями Нариман незаметно подошёл к низкому зданию. Бойцы рассредоточились по периметру. В здание с ним вошёл только его личный телохранитель.
— Подождите минуту, — скорее понял, чем услышал Нариман и остановился, наблюдая с верхней площадки лестницы за происходящим.
Телохранитель спустился по ступенькам и постучал: три коротких, два длинных и ещё три коротких удара, о чём-то стал разговаривать с охраной, находящейся в переходе к жилым комнатам. Потом он махнул рукой Нариману: можно спускаться.
Брат лежал на диване, одетый в восточного типа атласный халат. «Откуда он тут? Сейчас такого материала не изготавливают, а старая материя уже вся должна истлеть!» — удивился Нариман, но спросил другое:
— Зачем ты меня звал, Камиль? Знаешь же, что не имею возможности часто приходить…
— Да ты, брательник, вообще бы не бывал, если бы не боялся моего буйства! Хочешь поесть? — Камиль указал на стол, где лежали овощи и куски жареного мяса. — Хотя… чтобы наслаждаться жизнью, как я, тебе надо снять противогаз! Вы все боитесь этого! Когда воевал с мутами, так был нужен! А тут заперли в этой вонючей дыре!
Нариман хотел дотронулся до виска, в который вдруг будто вонзился металлический стержень, но наткнулся рукой на резину противогаза. Попросил:
— Камиль, пожалуйста, давай не будем. И оставь эту лагерную терминологию.
— Ладно, не будем так не будем, — с легкостью согласился Камиль. — Пусть… мне повезло, других пристреливают. Но ты, брат, должен мне помочь! Я не хочу тут сидеть взаперти.
— Хорошо. Что ты предлагаешь?
— Взаимовыгодную операцию. Ты отправляешь танк к общине заров МГУ. Ваши захватывают здание, убивают их вождя и ставят вождём меня. Я стану помогать тебе, а ты мне. В МГУ имеются антенны дальней связи. А кроме того, там установлено оборудование прослушки.
— Откуда ты знаешь?
— Оборудование было смонтировано ещё при строительстве здания. С тех времён поддерживалось в хорошем рабочем состоянии. Да и перед заражением я получил информацию, что оно работает.
— А почему молчал?
— А ты бы вспомнил, когда бы осознал, что всё, кирдык, жизнь кончилась?! Только если бы раньше взяли антенны, то что бы с ними делали? Кто бы за ними присматривал?
— А община заров?
— Да какая там община заров! Их мало, здание большое. Если неожиданно подъехать на танке и напасть, можно перебить защитников, а остальные сами сдадутся.
— Но, насколько мне известно, их контролирует Крылатский. Прилетят на своём шарике и ничего от танка не оставят.
— Да тут главное просчитать время, чтобы перед грозой! В грозу они точняк не полетят. В грозу хана их шарику… — Он икнул и не закончил ругательства. — А классная рифма получилась, да, братуха?
Камиль поморщился и вернул разговор в прежнее русло — обсуждать сомнительные поэтические способности брата ему не хотелось:
— А танк как в грозу пойдёт?
— Нариман, да ты меня не слушаешь совсем! Танк должен уйти перед грозой, а когда гроза начнётся, с общиной уже всё будет кончено. Они будут уже наши вассалы. Вот смотри… — Камиль взял огрызок карандаша и прямо на столе стал рисовать схему.
* * *
Володька, Инга, Александр Лукашенко и его отец Григорий Евстафьевич сидели в Ротонде у Профессора на первом уровне. Все, кроме Володьки, которому не позволял противогаз, пили чай, заедая его малиной.
Григорий Евстафьевич отложил гитару, подсел к столу:
— А налейте-ка мне, Ингочка, тоже чашку чая. Только мне с молочком, я за эти годы так и не отвык от чайка с молочком, как у нас в Забайкалье пили. Хоть и чай уже не чай, а травяной сбор, всё равно люблю с молочком.
— А как же вы из Забайкалья оказались в Москве? — спросила Инга.
— Да очень просто, — Григорий Евстафьевич отхлебнул из чашки, вытер густые тёмно-русые усы. — Я как раз в этот момент с сыном, — он кивнул на Александра, завладевшего гитарой и наигрывавшего что-то медленно-задумчивое, — ехал в гости к тёще на Рязанщину. Да и застрял в Москве, когда вся эта зараза началась. Паника началась как раз в тот момент, когда мы с сыном прогуливались по Воробьёвым горам. Я привёз его сюда показать МГУ, так как всегда мечтал, что сын будет учёным. Он тогда был малышом пяти лет. Вот я и решил с детских лет приобщить его к образованию, так сказать. Приобщил… — он хохотнул, вновь отхлебнул из чашки, вновь вытер усы. — Ничего сказать не могу, образование сын действительно получил. Первые-то годы многие доценты и профессора МГУ были ещё живы. Он и в технике, и в электронике, и в истории разбирается, тут уж Профессор постарался…
— Да, мальчик талантливый. — Профессор поставил чашку на стол. — Налей мне, Ингушка, тоже ещё чайку. Жалко, Владимир, что вы с нами почаёвничать не можете, хороший чаёк, из травок душистых…
— Не переживайте, Профессор, чаю я и дома попью. Не за тем сюда прилетели.
— Ну, за чем прилетели, всё успешно завершили. А не страшно было вам, душа моя, — Профессор повернулся к Инге, — подниматься на шпиль?
Инга рассмеялась:
— А я высоты не боюсь! С детства штурмовала вершины ЦКБ. А вы знаете, Профессор, если смотреть на вашу эмгэушную звезду с площадки шпиля, то она похожа на свернувшегося дракона?
— Нет, душа моя, я не знал. Я же сам туда никогда и не поднимался. Знаю только, что она была самой большой звездой в Москве, больше, чем рубиновые звёзды Никольской и Спасской башен. А теперь она единственная…
— А летать не боитесь? — Александр перебирал струны гитары, извлекая грустную тягучую мелодию.
