Брат обернулся. На загорелом лице блеснули светлые, прозрачные глаза. Глаза улыбались, и меч задрожал у Кристиана в руке.
— А вот и ещё один, — слегка задыхаясь, сказал брат Михаэль. — Все птички прилетели.
Он оторвался от стола, повернувшись к Кристиану. Протянул руку, требовательно раскрыл ладонь:
— Дай сюда меч. Ещё порежешься ненароком.
Кристиан ткнул клинком в открывшуюся подмышку. Клинок скользнул вперёд, не встретив сопротивления. Он ударил ещё, и снова промахнулся. Брат засмеялся. Легко махнул ладонью, словно отмахивался от надоедливой мухи, и меч, звякнув, отлетел к стене.
Кристиан отскочил, развернулся, и нож, выхваченный из ременной петли под рубашкой, рыбкой мелькнул в воздухе. Время словно замедлило свой ход, он видел, как хищное жало ножа наплывает на ухмыляющееся лицо Михаэля. Как брат, улыбнувшись одними глазами, внезапно подмигивает, плавно поднимает руку и берёт пальцами лезвие прямо в воздухе.
Потом Михаэль подбросил нож в ладони, перевернув его лезвием от себя, и швырнул в дверь. Загудели толстые доски, зазвенел, вибрируя, наполовину войдя в дерево, гибкий металл. Оторвав зачарованный взгляд от дрожащего в дверном полотне ножа, Кристиан обернулся и успел увидеть руку брата. Вслед за этим его бросили на пол, потного, задыхающегося, дрожащего. Из него будто разом выпустили внутренности, и он ощутил себя проколотым рыбьим пузырём.
Кристиан поднялся на колени рядом с Бэзилом, его затрясло, как в ознобе.
— Ну, вот и всё, — удовлетворённо сказал Михаэль, — теперь вы все мои.
А Кристиан услышал тихое бормотание Бэзила, настойчиво повторяющего одни и те же слова:
— И сущность твоя будет развеяна по ветру, и будешь ты проклят во веки веков…
Тео приподнялся на полу. Голова кружилась, стена, на которую он опёрся, качалась и уплывала куда-то вбок. Висок саднило, словно с него содрали кожу. Брат Михаэль стоял к нему боком, глядя на преклонивших колени Кристиана и Бэзила. Силуэт его дрожал и слабо светился, будто позади брата зажгли свечу.
Потом рядом возникла Тильди. Подняв над головой руки, она с силой воткнула в спину Михаэлю клинок Кристиана. Меч с хрустом вошёл в тело, Тильди навалилась на брата, надавив всем телом на рукоять.
Брат всхрапнул, дернулся, выгнув спину. Глянул через плечо на застывшего Тео, попытался повернуться, хватаясь за торчащий между рёбер клинок. Зашатался и повалился боком на стол, свалив с ног не успевшую отскочить Тильди.
Тео схватил её за руку и притянул к себе. Тильди тяжело дышала, в упор глядя на свалившегося со стола и корчащегося у резной деревянной ножки Михаэля.
— Сдохни! — сказала она, с трудом переведя дыхание, и вдруг всхлипнула, вцепившись Тео в плечо. Тот погладил её по голове, не отрывая взгляда от брата. Тильди оттолкнула Тео, шагнула к Михаэлю, склонилась над ним, уперев ладони в коленки.
— Тильди! — в испуге вскрикнул Тео.
— Что, не нравится? — прошипела Тильди, и, нагнувшись ещё ниже, сорвала с пальца брата массивное кольцо с крупным зелёным камнем.
— Это мне на память, — она надела кольцо на палец. Хрипло засмеялась, глядя на Михаэля, а Тео с ужасом заметил, что странное свечение, окутывавшее фигуру брата, потухло, зато пальцы Тильди слабо загорелись зелёным огоньком.
Потом она внезапно согнулась, схватилась за живот, и её стало тошнить. Он потащил её к выходу. Подтащил к колодцу у соседнего дома, зачерпнул воды оловянным черпачком, дал ей в руки. Усадил на маленькую скамеечку возле каменной оградки колодца и оставил там, задыхающуюся, дрожащую, жадно вдыхающую воздух широко открытым ртом. Бросился обратно в дом. Там остались Кристиан и Бэзил.
И наткнулся на забранную в металл грудь сержанта городской стражи. Каменная рука сержанта упала ему на плечо.
— Бэзил, по прозвищу Паломник? — осведомился стражник, и Тео мгновенно вспомнил, что их с Безилом всегда путали, должно быть, из-за одинаковой копны вихрастых, рыжих волос.
— Что случилось? — дрогнувшим голосом спросил Тео, а сержант сжал железные пальцы на его плече.
— Вы арестованы, и будете препровождены на допрос. Вы обвиняетесь в распространении лживых слухов и нелепых суеверий. Следуйте за мной.
Сержант поволок Тео за собой. Тот оглянулся, и увидел выглядывающего из двери дома бледного Кристиана.
* * *
Теодор смотрел на приблизившийся к его лицу серебряный силуэт. Глаза его после света улицы плохо видели в темноте исповедальни. Исповедовать осуждённых полагалось по одиночке, но граждане обычно этим правилом пренебрегали, справедливо полагая, что ожидание хуже смерти, а господь и так разберётся.
Он уже выговаривал затверженные за свою не слишком долгую жизнь слова покаяния, выталкивая их корявые слоги из пересохшего горла, когда ясный голос сказал, раскатившись эхом в голове: «Кайся, глупец, кайся. Может, кто и услышит тебя».
Теодор моргнул, озираясь, а голос в голове усилился, раскатившись внутри черепа: «Теперь ты умрёшь, и тело твоё станет прахом, а существо твоё будет поглощено геенной огненной во веки веков…» Заунывный голос неожиданно сменился звонким смешком. Кто-то смеялся, смеялся в его голове. Теодор взглянул на священника, тело которого раскачивалось, сотрясаясь под облачением, и понял, что это он.
«Бедняга, ты даже не понимаешь, что происходит» — продолжил голос.
— Перестаньте, — пробормотал Теодор, — вы сошли с ума! — Он заозирался в безумной надежде. Может быть, отсрочка, стража заметит, отведёт свихнувшегося святого отца в дом скорби, а они получат отсрочку…
Священник откинул капюшон. «Глупец» — повторил он, и Теодор увидел, что это не отец Сильвестр. «Не надейся на стражников. Они ничего не заметят» Человек, поразительно похожий на брата Михаэля, смотрел на него блеклыми голубыми глазами и ухмылялся, показывая крупные белые зубы. «Ты тварь дрожащая, которой нет места на этой земле. Ублюдок, не нужный никому, и годный лишь на удобрение. Твои соплеменники поджарят тебя, как дичь на вертеле, — он затрясся от смеха, не отводя глаз от Теодора. — Мне даже не придётся пачкать о тебя руки».
Теодору уже не было страшно. Это было за гранью страха. Предметы вокруг мнимого священника теряли очертания и расплывались кривляющимися радугами. Плыли стены исповедальни, подёргиваясь всеми цветами пепла. Фигуры стражников и двоих осуждённых — портного и мясника — неслышно открывали рты, колыхаясь вместе с потерявшими плотность камнями стен.
«Я твоя судьба» — голос прозвучал колоколом в его голове, затихая гудящим эхом, и пропал совсем. Стены приняли прежнее положение, фигуры людей отвердели, а священник накинул капюшон.
Теодор рванулся вперёд и стащил грубую ткань с лица отца Сильвестра. Священник, тощий старик с бельмом на правом глазу, истерически взвизгнул, стражники привычно отработали приём «древком по почкам», и окончивших исповедь осуждённых вытащили на площадь.
Толпа, завидев осуждённых на смерть, зашумела. Но Тео не видел никого, кроме белеющего под капюшоном зелёной куртки девичьего лица в окружении серебристых локонов. Тильди поднесла к губам белую, полураспустившуюся розу, не отрывая глаз от Тео, поцеловала нежные лепестки. Губы её шевельнулись, и он скорее угадал, чем услышал, произнесённые ею слова: «мы ещё встретимся…»
Весело затрещали дрова, смолистые ветки шумно лопались, выбрасывая снопы искр. Дрова, несмотря на морось, горели дружно.
Молодой человек в потёртой кожаной куртке взял девушку под руку. Она всё прижимала к губам белую розу. Он сказал мягко:
— Пойдём. Всё кончено.
Другой, в грубом плаще с надвинутым на глаза капюшоном, добавил, глядя на розу в руке девушки:
— Мы его не забудем. Я напишу книгу…
— Но ведь тело брата исчезло. Что, если он вернётся? — возразила девушка, и он ответил:
— Пока мы вместе, нам нечего бояться.
Собравшаяся на площадь посмотреть представление толпа зашумела, отодвигаясь от нестерпимого жара, когда пламя поднялось выше голов казнимых грешников, и гудение огня слегка заглушило их вопли.
