то, что хотели. А затем проявились первые странности.
Во время переездов я не сильно заострял внимание на прибывающих и без того проблем и забот хватало. Однако человека в необычной, странной одежде глаз зацепил. И опять же, я не придал тому сильного значения, ну нравится так одеваться — хрен с ним.
А выглядел он как классический монах: ряса, цвета засохшей глины, капюшон, пояс в виде бечёвки, всё по канонам, даже череп лысый. Правда, не смог рассмотреть никакой атрибутики, чтобы понять, к какой религии он принадлежит, но это показалось мне и не особо важным.
Люди относились к нему с уважением, а значит, было за что. Да и что с того? Ну монах, ну читает проповеди, помогает советами в сложной ситуации, это нормально. Народу требуется во что-то верить, пища для души тоже имеет право на существование. Вот я и выключил его из внимания, но как оказалось впоследствии, очень даже зря.
Впервые я проявил к нему интерес ближе к середине марта. Погода всё ещё представляла собой нечто неопределённое. Метели сменялись оттепелью, а в ночь трещали морозы. Впрочем, это обычное явление для Уральского резко континентального климата. Утреннее солнце ещё не означало того, что через час небо не затянут чёрные тучи и наоборот.
В один из таких дней, когда основное количество дел и вопросов уже были решены, я решил посетить проповедь. Монах занял уцелевший храм, в котором руками прихожан навёл относительный порядок. Здесь он и жил, и работал, притом круглосуточно, без выходных.
Хоть я и не отношу себя к религиозному типу людей, возможно, здесь не малую роль играет возраст, но всё же некие странности бросились в глаза сразу. Первой из них было то, что он убрал абсолютно все кресты и иконы. В зале, где положено стоять, расставили скамейки. Ну а то, что люди организовали какое ни есть отопление, поддерживая хоть слабый, но всё же плюс, это нормально.
Служба, а точнее, проповедь уже была в самом разгаре, когда я вошёл в храм. В речь монаха я пока не вслушивался, с любопытством осматривая, как само помещение, так и людей, что с открытыми ртами взирали на богослова.
Судя по всему, им нравилось. По крайней мере, моего появления даже никто не заметил, в отличие от монаха. Наши взгляды встретились, он очень вежливо поздоровался кивком, ни на мгновение не прерывая свою речь. А рассказывал он весьма странные вещи:
— И что мы с вами получили от неба? Лишь смерть, голод и холод. Но наши души прекрасно понимали, где искать спасение. Инай приютила нас в своём чреве, она дала нам пищу, кров и тепло, лишь благодаря ей, мы всё ещё живы. Так почему когда мы молим о помощи, всё ещё обращаемся к небесам? Инай любит своих детей, как и любая мать, она прощает нас, и рада возвращению домой. Однажды мы все умрём, и куда денутся наши тела? Правильно, вернутся в объятия Инай. Они извратили нашу веру, направили её по ложному пути, просили от нас смирения и покаяния, называя человечество рабами. Но Инай любит нас, мы все её дети, но не рабы. Так что же вы сидите, давайте обнимем её, отплатим взаимной любовью за всё то добро и спасение.
Монах повернулся спиной к прихожанам, а в следующую секунду улёгся на пол и раскинул руки в стороны, имитируя объятия. Люди быстро повскакивали с мест и повторили за ним всё в точности. А затем, не отрывая лиц от пола, принялись распевать молитвы.
Я стоял с обалдевшим видом, глядя на то, как зарождается новая, совершенно непонятная мне религия. Смешанные чувства овладели мной в тот момент, но наиболее странным казалась лёгкость и некое головокружение. И опять, я не придал этому никакого значения, списав всё на общее настроение эйфории, что пребывала в стенах храма.
Проповедь закончилась, люди потянулись к выходу, но как это обычно бывает, далеко не все. Некоторые остались за советом, кто-то спешил поблагодарить монаха за прекрасные слова.
На мой взгляд, в данный момент в храме находилось никак не меньше пяти сотен. А за дверями уже с нетерпением ожидал повторной службы, следующий поток.
Насколько мне известно, таких в сутки проходило через храм не менее пяти, а это очень даже неслабо. Как же ему удалось в одиночку за столь короткий срок подсадить почти десять процентов населения на новую веру? И ведь на каждом углу только и слышно теперь: «Да не угаснет к тебе любовь Инай». Это стало фразой приветствия и прощания. Если так дело дальше пойдёт, то придётся вводить её как официальную.
Я дождался, когда весь народ покинет храм и направился побеседовать с монахом.
Да уж, а это, похоже, тот ещё тип, ну и взгляд у него. Какой-то безжизненный, что ли, ледяной и одновременно оценивающий, цепкий. Ощущение такое, что смотрит на меня как на кусок мяса, не испытывает совершенно никаких эмоций. Такой без лишних вопросов вонзит нож в спину и как ни в чём не бывало, продолжит заниматься своими делами.
— Добрый вечер, — вежливо поздоровался я.
— Да не угаснет к вам любовь Инай, — слегка склонил голову он. — Не ожидал, что вы решите посетить мою проповедь.
— Любопытство заело, — честно признался я. — Скажите, вы, правда, верите в то, о чём говорите?
— Я надеюсь, вы задали этот вопрос несерьёзно? — ушёл от прямого ответа тот. — Что из услышанного сегодня, вдруг вызвало у вас сомнения? Разве я пропагандирую что-то эфемерное, нереальное?
— Честно говоря, я вообще не понял того, о чём вы рассказывали прихожанам? — усмехнулся я. — Кто такая Инай?
— Мать, — коротко и как бы само собой разумеющееся ответил он, будто я обязан знать такие простые вещи. — Прародительница всего сущего. Она дарит нам пищу, по ней мы ходим, она же укрыла, спасла от гибели…
— Это я уже слышал, — бесцеремонно прервал я монаха. — Кто вы и откуда всё эти знания и каноны?
— Ох, я всего лишь скромный Хизмэй, моё дело — нести истину.
— Странное имя, — всё ещё продолжая внимательно рассматривать монаха, произнёс я. — Да и не сказать, что вы скромный.
— Разве я что-нибудь прошу? — изобразил удивление тот, хотя при этом глаза всё ещё оставались ледяными и внимательными. — А Хизмэй вовсе не имя, это моё предназначение. Когда-то давно, я был таким же заблудшим сыном Инай и искал своё место на её теле. Но мне открылась истина, теперь я желаю лишь поделиться ею с остальными.
— Смею заметить, у вас это отлично получается, — не смог удержаться от похвалы я. — Так как ваше имя?
— Мне оно больше не нужно, я посвятил свою жизнь Инай и являюсь её верным слугой, то есть Хизмэй, — довольно складно ответил тот. — Если хотите, оставайтесь на проповедь, я расскажу всё более понятно.
— Нет, спасибо, — отказался я. — Мне и без того забот хватает. Я просто хочу понять, кто вы и откуда взяли всё это: Хизмэй, Инай?
— Она поведала мне истину.
— Кто, земля? Ведь мы говорим о ней?
— Понимаю ваш скептицизм, когда-то я сам был таким. Но она открыла мне глаза, показала истинное предназначение. Останьтесь на проповедь, и после этого у вас больше не останется вопросов, — мы снова вернулись к тому, от чего уходили.
— Как-нибудь в следующий раз, — опять отказался я. — А ведь вы так и не ответили ни на один из моих вопросов. Чего вы вообще добиваетесь, зачем вам всё это?
— Я всего лишь скромный Хизмэй, — будто заевшая пластинка, повторил он. — Моё предназначение — нести истинное учение Инай. Я никого не принуждаю посещать свою скромную обитель, люди сами приходят, они нуждаются в её любви. А кто я такой, чтобы отказывать им в этом? Простите, но они ждут моей проповеди. Можете остаться, если вдруг передумали.
Я молча повернулся и отправился к выходу, даже не попрощавшись, и сделал это намеренно. Несмотря на это, Хизмэй всё равно бросил мне в спину фразу, от которой уже хотелось блевать: «Да не угаснет к вам
