— Угу, я тогда и слетел. Еще что нашли?
— Лошадиный след уходит вон туда, — Митька снова махнул рукой, указывая направление — а людской — к реке. Куда пойдем?
— По людскому следу. Помоги-ка подняться.
Тело протестовало против любого движения, как демократ против милицейского произвола, Мишка с трудом сдержал стон, но все-таки поднялся и сделал несколько шагов. Дмитрий, не дожидаясь команды, приказал отряду растянуться цепью, и все двинулись вслед Якову. Через пару десятков шагов начали находиться стрелы, выпущенные «людьми в зеленом».
«Не стали собирать, значит, торопились. Вдвоем тащат тяжелораненого, быстро идти не смогут, а в темноте остановятся. По ночному лесу с такой ношей не пойдешь. Есть шанс догнать… но не сейчас, а с утра. Дед, наверняка, разрешит, даже поможет — его эти „носители маскхалатов“ еще в марте сильно заинтересовали. С утра организует погоню».
След вывел к реке. Митька покрутил головой, поглядывая то вверх, то вниз по течению, ничего не заметил и обернулся к Мишке.
— Лодка у них была, что ли?
— Нет, Мить, здесь брод. Вот от этого камня и до такого же на том берегу. Видишь?
— Вижу, но в воду нам лезть нельзя. Если они с той стороны затаились, подождут, пока мы на середину выберемся и перестреляют, как уток. Если бы днем, да ребята стрелять умели бы… А так — они там за кустами, да еще в одежках этих. Мы их даже и не разглядим.
Митька был кругом прав, приходилось соглашаться, как бы обидно не было. К тому же Мишка чувствовал, что боец из него сейчас никакой. И не только боец, но и просто ходок.
«Через лес — метров триста пятьдесят-четыреста, да до дому с полкилометра. Больше тысячи шагов… Эх, где вы трамвайчики питерские?»
— Мить, устал я, что-то. Пойду потихоньку, а ты прикажи носилки какие-нибудь соорудить или волокуши — убитых в село дотащить надо.
— Сделаем. Фома, Иоанн! Сопровождать господина Старшину!
Ребята гаркнули хором:
— Слушаюсь господин десятник!
Митька поискал глазами лекарку.
— Юлия, ты тоже со Старшиной ступай.
— Ага! Господин десятник. — Юлька оставалась Юлькой — не съязвить не могла. — А я-то с вами покойников таскать собралась! Что ж поделаешь — не судьба.
Мишка думал, что Дмитрий ответит какой-нибудь резкостью или просто проигнорирует девчоночий треп, но вдруг, к своему изумлению, впервые за все время знакомства увидел на его лице улыбку. Перехватив Мишкин взгляд, Дмитрий мгновенно улыбку с лица согнал, но зачем-то посчитал нужным пояснить:
— У меня сестренка такая же была, не язык — жало, а сама добрая…
«Блин! Сестренка! Он же первый раз своего щенка где-то оставил! Ну и правильно, не тащить же с собой по тревоге. Но отмякает душой парень! Вот уже и улыбаться стал…»
Юлька, видимо тоже что-то такое почувствовав, никак комментировать Митькины слова не стала. С ее характером, это был верх деликатности.
— Ну ладно, Мить, я пошел.
— Давай. Капралы! Филипп, твоей пятерке — тот покойник, что у дерева, Форька, тебе — тот, что в кустах…
«Форька? Это Варфоломей, что ли? Придумают же! Учился со мной в школе пацан по фамилии Варфоломеев, так его „Варварой в кальсонах“ дразнили. Детское творчество, блин».
В лесу стало уже совсем темно, Мишка несколько раз спотыкался, один раз чуть не упал, но его вовремя подхватили. Устыдившись своей слабости он резко выдернул руку и обернулся, что бы сказать нечто эдакое… И обнаружил вместо Иоанна, вроде бы шедшего справа от него, Роську.
— Ты чего это здесь?
— Иоанн и там сгодится, а я уж как-нибудь тут… И лекарка Юлия сказала, что так лучше будет.
Мишка уже собрался выдать что-нибудь ругательное на тему нарушения дисциплины, но не успел — опередила Юлька.
— Над ранеными я тут начальник! И не спорь, мне лучше знать!
— Да какой я раненый…
— Завтра сам все почувствуешь! Роська, придерживай его, а то опять упадет.
— Я не Роська, а Василий!
На Юльку эта поправка никакого впечатления не произвела.
— Да хоть князь Владимир! Держи своего старшину, чтоб харю не расквасил. И так живого места нет, как будто в ступе его толкли… Еще и ерепенится, Бешеный.
Мишка готов был поклясться, что тон, которым произнесла Юлька слово «Бешеный», совершенно не вязался со смыслом самого этого слова. Почему-то, в ее устах, от этой злой клички повеяло теплом и заботой. Тут же вспомнились и дедовы слова: «Роська — это на всю жизнь».
«Дурак вы, сэр, позвольте вам заметить. Яркий пример профессионального кретинизма. Команду свою создать, команду… Команда ваша там сейчас покойников кантует, вами убиенных, а эти — Роська с Юлькой — роднее не придумаешь, головы за вас положить готовы. Такого ни за какие деньги не купишь, никакими управленческими технологиями не организуешь. А если организуешь, специально и с заранее обдуманными намерениями, последним подонком окажешься. На такое только тем же ответить и можно — „любовью за любовь“, как у старика Шекспира…»
Лес, казалось никогда не кончится, солнце давно уже село и под деревьями наступила почти полная темнота. Под ногами одни только кочки, пни и корни, а в воздухе — хлещущие по лицу ветки и колючие еловые лапы. Увидев красноватые отблески, Мишка сначала подумал, что у него от усталости и боли мелькают в глазах искры, и только чуть позже разобрался, что видит сквозь просветы в растительности пламя нескольких факелов. Тут же до слуха стали доноситься человеческие голоса, топот копыт и, кажется, собачье поскуливание.
Мишка рванулся к свету, конечно же, тут же споткнулся, но долететь до земли ему не дали. Фома и Роська подхватили его, закинули мишкины руки себе на плечи и уже не отпускали до самой опушки леса. Мишка, впрочем и не сопротивлялся, только перебирал ногами, чтобы совсем уж не висеть мешком у ребят на плечах.
На выходе из леса обнаружилась настоящая спасательная экспедиция: дед сопровождаемый четырьмя ратниками — верхами и в полном вооружении — и отец Якова, держащий на сворке повизгивающего от нетерпения пса.
«Дожили, сэр, Вас уже с собаками разыскивают… Ну и хрен с ними, скорей бы домой, да лечь…»
— Михайла! Слава Тебе Господи… — Дед осекся, разглядев в свете факелов заскорузлую от крови рубаху внука, обвисшего на плечах Роськи и Фомы. — Ранен?!!
Мишка попытался придать себе бодрый вид, а Юлька тут же затараторила, успокаивая сотника:
— Не ранен, не ранен! Кровь не его. Побился только, но ничего не сломано, и устал сильно…
