– Командир на мостике! – объявил один из офицеров, первым увидевший Верховена.
– Сидите, господа, – сказал командир, вставая на свое место. Взявшись на всякий случай за никелированную вертикальную штангу, Верховен бросил быстрые взгляды на обзорные экраны. На левом экране виднелся шедший параллельным курсом истребитель, ртутным блеском сверкавший в лучах прожекторов. Он казался игрушечным, не страшным, но вдруг как-то резко боком приблизился чуть ли не в плотную к лайнеру и предстал во всей своей грозной красе. Что-что, а смертоносные машины великофриканцы делать могли. В национальной принадлежности истребителя не было сомнений – на хвостовом оперении и крыльях виднелись крылатые быки на фоне двуколора.
К Верховену подошел второй капитан Эдгар Кобзец.
– Я вас предупреждал, сэр, что с этими беженцами у нас будут проблемы, вот, пожалуйста.
– Не мог же я взять трех наших граждан, а остальных выбросить за борт, – ответил Верховен.
– Справа по борту другой истребитель, – доложил первый пилот, – еще один заходит снизу.
– Сверху наседает четвертый! – доложил второй пилот.
– Еще два заходят с кормы: на пять и семь часов, – доложил третий пилот.
– Захват по всем правилам, – пробасил со своего места боцман.
Верховен подумал, что если бы не боязнь размазать по стенке какого-нибудь пассажира во время маневра, то можно было бы сейчас дать тормозной импульс на 0,2 секунды и, когда истребители неожиданно для себя окажутся далеко впереди на дистанции верного поражения, дать залп из плазменных пушек. Конечно, круизный лайнер не военный крейсер, но кое-какая защита от пиратов на борту имелась. Однако следующая четверка нанесет лайнеру серьезные повреждения. А когда подойдет крейсер их пославший, шансов выжить не будет совсем. А 2000 пассажиров – это… ДВЕ ТЫСЯЧИ ПАССАЖИРОВ!
Верховен подтянул к себе, висевший на витом шнуре микрофон экстренного оповещения.
– Внимание! Всем, кто находится на борту лайнера "Впечатление"! Говорит его командир, первый капитан Макс Верховен. Господа, прошу занять свои места и пристегнуть ремни безопасности, на корабле объявляется маневренная ситуация, возможны неожиданные крены и резкие толчки. Во избежание травм и увечий, настоятельно требую пристегнуться…
Мысленным взором Верховен "видел", как в ресторанах и барах лайнера приостановили обслуживание клиентов, в танцзалах и дискотеках музыканты нестройно прекращают играть, лишь басовый трубач и тарелочник еще продолжают свою партию, ничего не слыша из-за собственного воя и грохота, но и они начинают постепенно понимать, в чем дело, когда гаснут огни веселья и вспыхивают сигналы маневренной ситуации. Пока паники нет, люди полагают, что ситуация вполне штатная, пока штатная…
Командир корабля переключил тумблер и сделал еще одно объявление:
– Сервисному персоналу быть готовым к оказанию экстренной помощи пассажирам!
Верховен выключил громкую связь и объявил на мостике: – Приготовиться к погружению в гиперпространство!
Командир, однако, знал, что при столь тесном сближении с врагом гиперполе лайнера прихват с собой все истребители. Они потому и держатся так близко. Это понимали все и прежде всего – орудийные расчеты. Врага надобно пугнуть.
– Цели захвачены, ждем приказа на активизацию орудий! – доложили бортстрелки.
Верховен: – Активизировать орудия! Открыть амбразуры!
Вражеские аппараты прыснули в разные стороны.
Верховен: – Погружение! Глубина 200 мегаметров!
Боцман: – Есть! Глубина 200! Погружение! Минутная готовность!
Бортстрелки: – Истребители делают маневр на боевой заход!
Боцман: – Готовность 45 секунд!
Бортстрелки: – Еще четыре истребителя идут на сближение! Нас атакуют!!!
Все смотрели на Верховена. Он пристегнулся к штанге и продолжал стоять. Молча.
Четыре удара потрясли лайнер.
– Докладывают посты связи! Антенны дальней связи разбиты! Все три!
– Докладывает машинное отделение! Цепной генератор гиперполя поврежден!
Боцман: – Погружение невозможно!
– Приехали, – сказал второй капитан Эдгар Кобзец. – Надо было сразу шарахнуть по истребителям и нырять в гипер.
Верховен посмотрел на Кобзеца, глубоко вздохнул, досчитал про себя до пяти, выдохнул. Кобзец сконфуженно отвернулся. Но весь вид его говорил, что он остается при своем мнении, и, возможно, напишет рапОрт "О не полном служебном соответствии первого капитана Макса Верховена…"
Ох, уж это классическое противостояние второго капитана с первым! Века проходят, а страсти все те же.
Вахтенные стояли у трапа. Через широко распахнутые двери тамбура виднелась часть коридора, стены которого были отделаны дорогими породами темного дерева. На низком потолке горели роскошные хрустальные светильники. Потом пошли помещения – большие и малые залы, полы устилали мягкие дорожки, стены были увешаны гобеленами и картинами в золоченых рамах. Кругом стояли какие-то вазы, рояли, арфы и совершенно непонятные безделушки. Упадническая роскошь угнетающе действовала на его психику воина, привыкшего к спартанской обстановке крейсера: серые стальные стены, единственным украшением которых были декоративные заклепки.
Превозмогая психологическую тошноту, он шел важно, выпятив грудь, как голубь выпячивает свой зоб, поглядывал холодным, вопрошающим взглядом на людей в штатском. Обилие штатских было неприятно и казалось оскорбительным. Его сплин только увеличился при виде всей этой толпы иностранцев, которые говорили на непонятном языке, излишне громко и толкались как на рынке. "Ну и публика", – думал он.
Особенно раздражила его одна девочка. Со сдавленным вскриком "Ой, мамочка!", она бросилась из-под ног Базьяра в объятия какой-то женщины, может быть, матери, может быть, тетки. Женщина схватила девочку, обняла, спрятала за спину. Другие женщины – старые и молодые – все в роскошных нарядах, так же испуганно жались по стенкам, дико выпучив глаза, смотрели на него.
Кавалер ордена Железного меча, блиц-полковник, Гаэтано Каземиш Базьяр злился и недоумевал: "Что же это такое! Неужели я такой страшный? Может, я не брит?" Он провел ладонью по щекам и подбородку, ожидая ощутить колючую щетину, но нет, кожа была гладко выбрита и благоухала офицерским одеколоном, он это чувствовал свом носом – прямым, благородным, базьяровским носом, не каким-нибудь перебитым или кривым. "Так какого черта они шарахаются от меня, точно от прокаженного?!"
Единственное, что радовало глаз в этой удушающей обстановке, это его солдаты, бежавшие впереди, шпалерой выстраивающиеся вдоль пути следования своего великого полководца.
