— Спасибо, товарищ генерал.
Микрофон снова берет Лосев.
— Андрей, как там обстановка?
Я вопросительно смотрю на комбата, тот неопределенно пожимает плечами.
— Спокойная, товарищ полковник.
— Есть возможность заночевать до утра?
— Комбат, приютишь на ночь? — спрашиваю я Ненашева.
Тот подходит к рации и берет у меня микрофон.
— Товарищ гвардии полковник! Говорит командир батальона капитан Ненашев. Не беспокойтесь. Примем вашего аса с армейским гостеприимством. Не каждый день у нас такие гости бывают. Он на наших глазах из троих “мессеров” черный дух выпустил. А такое мы не забываем. Все будет в лучшем виде.
Он протягивает мне микрофон:
— Тебя требует.
— Андрей! — снова слышу я голос Лосева. — Сегодня мы за тобой прилететь не сможем. Сам знаешь почему. Ночуй у пехоты, а завтра за тобой прилетит “У-2”. Только смотри там, пехота — народ хлебосольный, не каждый день к ним летуны с неба падают. Ты уж не подведи, но и не увлекайся шибко.
— Буду вести себя, как подобает гвардии.
— То-то, до завтра!
— До завтра, товарищ гвардии полковник.
В блиндаж входит старший лейтенант. Лицо его мне кажется знакомым. Но где я его мог видеть?
— Старлей, а мы с тобой до войны нигде не встречались? — спрашиваю я, когда он заканчивает свой доклад комбату. Старший лейтенант всматривается в моё лицо.
— Андрей! Злобин! Это ты, что ли? Лавров я. Костя. Mы с тобой 4 мая встречались, ты с Серегой Николаевым вместе пришел. Еще песни нам пел. Только я тогда лейтенантом был.
— А! Вот и встретились!
Я вспоминаю молодого пехотного лейтенанта, который был на той вечеринке, где я познакомился с Ольгой.
— Вот это встреча! — восхищается Константин. — Славяне! Вы даже не представляете, кого нам с неба занесло. У нас в гостях — заслуженный артист Военно-воздушных сил старший лейтенант Андрей Злобин!
— Гвардии капитан, — поправляет его Ненашев.
— Прошу прощения, но это сути не меняет. Женя, — обращается Константин к одному из командиров, — я в твоей роте гитару видел. Она жива?
— Жива.
— Все, славяне! За нами — выпивка и закуска, а за авиацией — звуковое оформление. Вечер у нас получится — на всю жизнь запомните. Ручаюсь!
— Многообещающее заявление, — усмехается Ненашев.
Пока он с командирами решает вопрос об “организации” вечера, мы с Лавровым рассказываем друг другу об общих знакомых. Весть о героической гибели Ивана Тимофеевича буквально потрясла его. Зато несказанно обрадовали его мой рассказы о Сергее. “Он всегда был мировой парень!” Особенно Константина удивляет то, что Ольга стала моей женой.
— Это просто потому, что ты — со стороны. Мы-то все знали, что Ольга — неприступная красавица. А после Женьки к ней вообще боялись подходить. Ты ведь понял, о чем я?
Внезапно он мрачнеет.
— А ведь я его недавно видел.
— Кого?
— Женьку Седельникова. Он сейчас в особом отделе армии. Контрразведка или что-то в этом роде. Как бы он не узнал про вас с Ольгой, напакостить может здорово.
— Ерунда. Сейчас не 38-й год. Сейчас война. На фронтового летчика дело не заведешь, а Ольгу он вряд ли обижать станет.
— Как сказать. Это такая категория людей, что им на все наплевать, даже на свою любовь, хоть и бывшую.
— Хорош, мужики! — прерывает нас комбат. — Соловья баснями не кормят. Прошу к столу.
На столе уже стоит солидная бутыль самогона и немудреная, но обильная фронтовая закуска. При виде ее во мне сразу просыпается острое чувство голода. Умял бы все, что на столе, в одни ворота.
В блиндаже довольно тепло, я снимаю меховую куртку и расстегиваю “молнию” комбеза. На свет божий являются мои регалии. Комбат удивленно свистит:
— Вот это, я понимаю, иконостас!
— Это ты “боевиков” уже на фронте получил? — спрашивает Константин. — В мае, я помню, у вас с Сергеем по Звезде только было.
— Где же еще. Кстати, у Сергея — такой же набор.
— Ну, вы даете! Если не секрет, сколько немцев уговорил, что летать больше не стоит?
— Скромничать не буду, сегодня был двадцать седьмой.
— Ну, славяне! У нас в гостях не просто гвардеец. У нас в гостях гвардейский ас! А Серега как?
— У него тоже за двадцать.
— Вот за это и выпьем! — говорит Ненашев, протягивая мне кружку. — За крылатую гвардию, за красных соколов! Дай им бог и дальше так же крушить этих стервятников!
Ядреный самогон обжигает глотку. Крякнув и закусив кващеной капустой, я показываю Ненашеву, чтобы он разбил по второй.
— Где вы берете такое забористое зелье?
— На дивизионном складе гэсээмщик его гонит. Только никто не может понять из чего. Злые языки утверждают, что из солярки и автола, но тем не менее пьют. Продукт, сам видишь, получается неплохой.
— Что верно, то верно. Как говорит мой знакомый хирург, до мочевого пузыря пробирает. Теперь — мой тост. Пью за вас, за пехоту. Сколько бы ни было самолетов, танков и артиллерии, все одно: без пехоты воевать способа еще не изобрели, да и вряд ли изобретут когда-нибудь. Вся тяжесть войны на чьих плечах? Пехоты! Самые большие потери где? В пехоте! Что бы ни говорили о войне моторов, человек с ружьем — главная фигура в бою! И мы, все остальные, просто ваши помощники. За вас, славяне!
Кружки опустошаются, мы закусываем, а из дальнего угла раздается голос:
— Что так, то так. Наша служба — самая тяжелая. Завидую я летчикам! Легкая у них война. Аэродромы — в тылу. Слетал, сел, заправился и живи в свое удовольствие. А здесь и бомбят, и обстреливают, и танками утюжат… Утром никогда не скажешь наверняка, доживешь до вечера или нет.
— Дурак ты, Скворцов! — не оборачиваясь, говорит комбат. — Хоть и лейтенант, а дурак! Я бы на месте гвардии капитана дал тебе сейчас по морде. Ты такую глупость сейчас выронил, что даже сам не подозреваешь. Легкая война! Как ты язык не сломал? Легкая война знаешь у кого? У интенданта, в глубоком тылу. Вот он рассказывал про девушку из госпиталя. Она не стреляет, и по ней не стреляют. Скажешь у нее война тоже легкая? А по двенадцать-четырнадцать часов от операционного стола не отходить, когда даже по нужде сбегать некогда! Ты бы поменялся с ней? Боюсь, что через пару дней от такой легкой войны ты ноги протянешь. У каждого своя война, и у каждого она тяжелая. Ты вот зарылся в землю, и сам черт тебе не брат. Попробуй возьми тебя. А он, — комбат кивает на меня, — на его самолетик смотреть страшно: фанера, полотно, тонкий дюраль. Любая пуля навылет прошьет. А он на нем в небо поднимается! В тебя хоть снизу, от земли, не стреляют, а в него — со всех сторон. Поменялся бы с ним? Думаю, при виде “мессеров” ты заорешь “мама” и полные штаны наложишь. А он дерется и побеждает. Двадцать семь самолетов сбил! Что улыбаешься? Думаешь, это просто, раз он сумел, значит, любой сумеет? Да таких, как он, на всем фронте можно по пальцам пересчитать!
