Представить себе такую комнату в квартире у деда Сергеев не мог, даже напрягая воображение. Не получалось. Дед физически не мог бы существовать в такой обстановке. Впрочем, если все это делалось на его деньги (Михаил почему-то думал, что это именно так), то многого о деде он не знал. Квартира, обстановка и, скорее всего, образ жизни Елены Александровны говорили о том, что генерал-лейтенант Рысин был богатым человеком. А такого о жившем на одну зарплату военном не скажешь. Но какое это теперь имело значение? О мертвых или хорошо, или никак.
Вообще отношение к деду у Сергеева было сложным. Как можно относиться к человеку, который одним махом решил твою судьбу, вовсе с тобой не советуясь? И ведь было тогда Сергееву не пять или десять лет, и был он личностью, а не бессловесным истуканом, которого можно переставлять из угла в угол без какого-нибудь вреда для него. Но дед, хорошо это или плохо, решил все сам и этим определил дальнейший ход жизни Михаила с того далекого дня и по сегодняшний момент. Сергеев был уверен, что побуждения у Александра Трофимовича были самые лучшие. Внук оказался обут, одет, присмотрен, избавлен от вредных влияний, обучен иностранным языкам и массе разных полезных вещей, которым ни в одном вузе не научишься. И все это без активного участия со стороны родного деда – всего лишь по протекции.
– Садитесь, Миша, – сказала Елена Александровна. – Что будете пить? Чай, кофе? Или предпочитаете что-нибудь покрепче? Могу предложить вино, водку, виски, текилу? Выбирайте. Прислуга придет к двум, так что обед я вам предложу позднее. Ну?
Блеклые глаза из-под щипанных в ниточку бровей смотрели изучающе.
– Только не говорите мне, что днем вы не пьете, не поверю.
– Ну почему? Пью, наверное, – сказал Сергеев и улыбнулся, – редко получается. Работа такая. Виски я, пожалуй, выпью.
– Со льдом?
– Нет, что вы – чуть-чуть воды. Но льда не надо.
– Ваш дедушка, светлая ему память, любил виски неразбавленным, – сказала Елена Александровна, колдуя над сервировочным столиком. – Считал баловством разбавлять.
– Я, знаете ли, по этому поводу, наверное, не в деда.
– Да ради бога! Просто к слову пришлось.
Она поставила перед ним толстостенный стакан и тяжело уселась в кресло напротив, прикрыв полой халата полные, бледные колени.
– Вы сейчас где, Миша? Я слышала что-то про Киев?
– Да, я там жил.
– Ужасная трагедия! Просто кошмар! У меня там было столько знакомых! И одноклассница жила в Черкассах! Послушайте, Миша, так вы были в Киеве во время... Ну, этого... Того, что случилось? Да?
– Мне повезло, – сказал Сергеев сухо, – я был в отъезде. Там, знаете ли, мало кто выжил.
– Я читала, что на правом берегу многие остались в живых.
– Ближе к окраинам.
– Ваша семья? Вы ведь были женаты? Ваша семья спаслась?
– Я не был женат, Елена Александровна. Но семья у меня была. И она не спаслась.
– Мои соболезнования, – сказала Рысина равнодушным голосом. – Впрочем, какие могут быть соболезнования? Столько лет прошло. С годами на все смотришь спокойнее.
Она закурила и посмотрела на Сергеева сквозь легкую пелену табачного дыма.
– Вы курите, Миша? Курите, если хотите.
Сергеев смотрел на жену своего покойного деда и думал, что только человек, никогда не видевший даже документальных съемок с мест катастрофы, мог сказать, что с годами на все смотришь спокойнее.
Пусть пройдет еще пять, десять, пятнадцать лет, а забыть то, что видел в те дни, он не сможет. И по ночам будут сниться, до самого конца жизни, эти залитые селем улицы, развалины, от которых несет гниющей плотью, илом и водорослями, нестерпимо яркое солнце над головой, раздутые трупы. И мухи... Жужжание мух. Копошение белых червей в разжиженном ферментами и разложением мясе, отчего казалось, что тела шевелятся.
Ребенок, так и не выбравшийся из-под тела мертвой матери.
Мужчина и женщина, изломанные сокрушительным ударом о стену, но так и не разжавшие сплетенных пальцев рук, с которых солнце и черви сняли всю плоть.
Детская коляска, висящая на телевизионной антенне, чудом сохранившейся на крыше разрушенного дома. Рядом с коляской сидел, нахохлившись, огромный, жирный, как индюк перед Рождеством, ворон. И каркал – страшно и уныло. Из коляски свисало что-то, похожее на разорванные бинты. Изредка между издаваемыми криками ворон наклонял набок голову, таращил блестящий, как агат, черный глаз и неуловимо быстрым движением клевал это «что-то», отрывая от него куски. И становилось понятно, что это не бинты.
Рука, свисающая из окна похожего на раздавленного черного жука автомобиля. Распухшая, перехваченная в кисти ремешком дорогих часов, как детская кисть с «перевязочкой», но сине-черного цвета.
Сергеев отхлебнул виски, чтобы отбить появившийся во рту сладковатый привкус. Смотреть спокойнее? Дельный совет. Но запоздалый.
– А вы, Миша, сейчас где? Чем занимаетесь?
– Юго-Восточная республика, – сказал Сергеев, стараясь держать на лице доброжелательно-нейтральное выражение. – У меня свой бизнес. Квартира, фирма, магазины в Донецке.
Юго-Восточная республика оставалась для большинства «терра инкогнита», и он не очень боялся, что его поймают на слове.
– Торговля?
Сергеев пожал плечами.
– Можно сказать и так. Информация. Антиквариат. В последние годы больше имею дело с антиквариатом.
«Бабушка» иронически подняла бровь.
– Информация – та, которая по старой памяти?
– Ну, кто на что учился! – отшутился Михаил.
– Что ж в Москву не перебрались?
– Так случилось. Обстоятельства.
– Зря. Я бы вас приютила!
– Не сомневаюсь, Елена Александровна, но я в приймах жить не привык.
– Мы же родственники! – укоризненно сказала госпожа генеральша, отпивая из стакана, наполненного кубиками льда. – Тем более что дед вас так любил!
– Я знаю, – сказал Сергеев коротко. – Собственно, я не сказал о целях приезда, а следовало бы...
– Ну что вы! Какие мелочи!
– Видите ли, Елена Александровна, мне нужно было бы встретиться кое с кем из сослуживцев дедушки, а адреса, телефоны и все прочее осталось, ну вы сами понимаете, в киевской квартире.
– Это ужасно, – сказала Рысина, – я вас понимаю! Остаться без связей – врагу не пожелаешь.
– Я рад, что вы меня понимаете, – сказал Сергеев.
– Понимаю, но помочь не могу.
Сергеев не стал ничего спрашивать вслух, только смотрел вопросительно.
– Дело в том, Миша, что после того, как Александр Трофимович скончался, у нас в доме три дня работали его сослуживцы. Догадываетесь почему?
– Вывозили архив?
Елена Александровна кивнула и растянула губы в механической улыбке.
