Я не осознаю, как мои ноги несут меня к столу, пока не останавливаюсь в нескольких дюймах от голограммы. Рука тянется к быстро мигающему зеленому огоньку.
Кто-то подходит сзади, я чувствую его напряжение. Финник, конечно. Только победитель способен сразу разглядеть то, что вижу я. Арена. Напичканная капсулами, которыми управляют распорядители Игр. Пальцы Финника касаются ровного красного сияния над одной из дверей в голограмме.
— Леди и джентльмены...— Голос Финника тих, зато мой разносится по всему залу:
—...семьдесят шестые Голодные игры объявляются открытыми!
Я смеюсь. Торопливо. Прежде чем кто-то успеет понять, что скрывается за этими словами. Прежде чем взметнутся брови, посыплются возражения, одно сопоставят с другим и мне запретят даже думать о Капитолии. Кому нужен на войне обозленный, сумасбродный победитель с кучей психологических проблем?
— Стоило ли тратить время на все эти тренировки, Плутарх? — спрашиваю я.
— Мы и без того два лучших бойца, какие у вас есть, — нахально прибавляет Финник.
— Этот факт от меня не укрылся, — отвечает Плутарх и нетерпеливо машет рукой. — Вернитесь в строй, солдат Одэйр и солдат Эвердин. Мне нужно закончить доклад.
Мы встаем обратно на свои места, не обращая внимания на вопросительные взгляды остальных. Я делаю вид, будто слушаю очень внимательно — иногда киваю, перемещаюсь, чтобы лучше было видно, — а сама только и думаю, как бы скорее убежать в лес, чтобы прокричаться. Или выругаться. Или расплакаться. А может, все вместе и сразу.
Если это была проверка, мы с Финником ее выдержали. Наконец Плутарх заканчивает, в заседании объявляется перерыв. Я здорово пугаюсь, когда меня подзывают, чтобы сообщить какой-то особый приказ. Оказывается, мне просто не нужно делать военную стрижку. Сойка-пересмешница должна быть похожа на огненную девушку с арены. Для камер. Я пожимаю плечами — дескать, мне все равно, — и меня отпускают.
В коридоре нас с Финником притягивает друг к другу.
— Что я скажу Энни? — волнуется он.
— Ничего, — отвечаю я. — Я своей маме и сестре ничего не скажу.
Мало того что мы едем практически на еще одну арену с кучей ловушек? Не стоит путать еще и наших любимых.
— Если она увидит эту голограмму...
— Не увидит. Наверняка, она засекречена. Военная тайна. К тому же мы все-таки будем не на Играх. Никто не обязан погибать. Мы просто слишком близко принимаем это к сердцу, потому что... ну, ты сам знаешь почему. Ты ведь не передумал, а?
— Нет, конечно. Я хочу уничтожить Сноу не меньше, чем ты.
— На сей раз все будет иначе, — твердо говорю я, стараясь убедить и себя тоже. Внезапно я осознаю всю прелесть ситуации. — На сей раз Сноу тоже будет игроком.
К нам подходит Хеймитч. Он не был на собрании, но лицо у него озабоченное.
— Джоанну опять забрали в госпиталь.
Я думала, с Джоанной все в порядке, просто ее зачислили не в снайперы. Она потрясающе метает топор, но стреляет так себе.
— Что с ней? Она ранена?
— Знаешь, там, в Квартале, экзаменаторы стараются обратить против солдат их собственные слабости. В общем, они и затопили улицу.
Все равно ничего не понимаю. Джоанна умеет плавать. Я помню, как она плавала на Квартальной бойне. Не так, как Финник, конечно, но до Финника нам всем далеко.
— И что?
— В Капитолии ее пытали. Обливали водой, потом били током, — поясняет Хеймитч. — В Квартале у нее случилось что-то вроде дежавю. Она запаниковала, не могла понять, где находится. Сейчас ее опять накачали лекарствами.
Мы с Финником стоим и молчим, будто язык проглотили. Вот почему Джоанна никогда не моется. И почему боялась тогда выйти под дождь, — будто это не дождь был, а серная кислота. А я все списала на ломку.
— Вы бы сходили к ней, — предлагает Хеймитч. — Кроме вас у нее никого нет.
Это еще хуже. Не знаю, какие отношения у Джоанны с Финником, но я-то ее едва знаю. Ни семьи. Ни друзей. Даже ни одной вещицы из Седьмого, чтобы положить в казенный комод рядом с казенной одеждой. Ничего.
— Пойду сообщу Плутарху, —продолжает Хеймитч. — Ему это не понравится. Он хотел, чтобы перед камерами в Капитолии было как можно больше победителей. Считает, это привлечет зрителей.
— А вы с Бити едете? — спрашиваю я.
— Как можно больше молодых и красивых победителей, —уточняет Хеймитч. —Так что нет. Мы останемся здесь.
Финник сразу направляется в госпиталь к Джоанне, а я еще несколько минут жду в коридоре Боггса. Теперь он мой командир, и увольнение я должна, очевидно, просить у него. Узнав, что я хочу сделать, Боггс выписывает мне пропуск, чтобы я во время анализа дня могла пойти в лес — при условии, что буду в поле зрения охранников. Быстро бегу в свою комнату. Вначале собираюсь использовать парашют, но с ним связано слишком много неприятных воспоминаний. Вместо этого иду через коридор в комнату мамы и Прим и беру один из белых ватных бинтов, что привезла из Двенадцатого. Квадратный. Крепкий. То, что нужно.
В лесу я нахожу сосну и нарываю горсть ароматных иголок. Кладу их на бинт и крепко завязываю концы прочным стеблем. Получается шарик размером с яблоко.
У двери палаты я останавливаюсь и пару секунд смотрю на Джоанну. Вся ее свирепость напускная. Сейчас она просто хрупкая девушка, вопреки снотворному изо всех сил старающаяся не закрывать широко посаженные глаза. Страшась снов. Я подхожу к ней и протягиваю узелок.
— Что это? — хрипло спрашивает она. Влажные волосы торчат надо лбом будто шипы.
— Это тебе. Сувенир. Чтоб было что положить в ящик. Понюхай его.
Джоанна осторожно подносит узелок к носу.
— Пахнет домом. — В ее глазах стоят слезы.
— Я так и задумывала. Ты же из Седьмого... Помнишь, когда мы встретились первый раз, ты была деревом. Недолго, правда.
Она вдруг крепко хватает меня за запястье.
— Ты должна убить его, Китнисс.
— Насчет этого можешь не беспокоиться. — Я борюсь с желанием выдернуть руку.
— Поклянись. Чем-нибудь, что тебе дорого.
— Клянусь. Своей жизнью.
— Жизнью твоей семьи, — настаивает Джоанна, все еще не отпуская мою руку.
— Клянусь жизнью моей семьи.
Видимо, со стороны моя забота о собственном выживании выглядит не слишком убедительно.
Джоанна отпускает меня, и я потираю запястье.
— Зачем еще, ты думаешь, я непременно хочу туда попасть, дурочка?
Она слабо улыбается моим словам.
— Просто мне надо было это услышать.
И, прижав к носу узелок с сосновыми иглами, закрывает глаза.
Оставшиеся дни пролетают незаметно. Утром короткая разминка, потом до вечера тренировка на стрельбище. В основном с винтовками и автоматами, но один час в день отдан работе со специальным оружием. Тогда я могу попрактиковаться с моим луком Сойки-пересмешницы, а Гейл со своей навороченной махиной. Трезубец, который Бити разработал для Финника, также имеет множество удивительных функций. Самое потрясающее, что он сам возвращается в руку, стоит Финнику нажать кнопку на своем браслете.
