А деньки по-прежнему стояли, как по заказу. Горцы уверяли, что такая погода в последних числах лета — в порядке вещей, и предыдущие дожди были исключением. Но Олег видел только это лето — и исключением казались ему именно эти дни — теплые, прозрачные, тихие и солнечные.
Озеро Текучее лежало во впадине, окруженной скалами, поросшими могучими соснами — со всех сторон, кроме небольшого галечного пляжика, полого уходившего в прозрачную, чистейшую воду. Напротив пляжика падал с высоты рассеянный водопад — в озеро вливалась маленькая речушка. А к самому пляжику подступали дубки. Почти одновременно с четой Гоймира на берегах появилось еще несколько отрядов — оставалось лишь разворачивать их в менее романтичные места. Пакостить озеро постирушкой было прямо-таки кощунством. К счастью, неподалеку протекал ручей…
…Когда мальчишка вырывается из ада — веселье, остроумие, юность просто-таки фонтаном прут из него, вышибая любые пробки сдержанности. Он не думает, что спасся от смерти — точнее, НЕ ЗНАЕТ, что думает об этом. Я жив — а раз я жив, значит, не умру никогда. И кто сказал, что я не герой?! Конечно, жаль погибших — но я-то жив!
К первому вечеру на озере чета привела себя в порядок. Конечно, весьма относительно — матери пришли бы в ужас, попробуй кто-нибудь доказать им, что этот очень иррегулярный отряд состоит из их сыновей.
Олег как раз выкручивал свои носки, когда его отвлек от этого полезного занятия задорный свист. Он вскинул голову — прямо над ним на скале стоял и смотрел вниз Богдан.
Несколько секунд Олег просто моргал глазами. Потом заорал:
— Братва! Бог дал нам Богдана! Вернулся!
Богдан спрыгнул вниз и, приземлившись прямо перед Олегом, обнял его. Со всех стороне приветственными возгласами бежали остальные, но мальчишка успел шепнуть:
— То тебе… — и сунуть в руку Олегу свернутый листок бумаги…
…Это было письмо от Бранки. Богдан привез их несколько и сейчас весело рассказывал, как нашли его приехавшие с восхода запоздавшие к общему веселью воины, передали письма, как он искал чету по следам… Но его рассказ мало занимал Олега. Лежа на песке подальше от общего шума, он вчитывался в скоропись глаголицы. Да, скоро нужно будет куда-то идти, стрелять, что-то взрывать, но сейчас — да простится мне. К черту. Есть я — и Бранка, до нее можно дотронуться, она живая и пахнущая солнцем и горькой травой с пустошей. Бранка есть, и не нужно отбиваться от накатывающего временами страха, что говоришь со своим воображением…
"Тяжко ждать. Легче самому дело делать. Лечу к тебе мыслью, песней лечу к тебе — где ты, как ты, любый мой?! Одно не тронет тебя Морана. Я так хочу! Хожу на стену, в туманы гляжу — осень горами шагает — где ты, солнце мое?! Не уходи уходом, слова не сказав — вернись, в глаза мне взгляни хоть мельком, промельком, мигом единым сыта буду — где ты, жизнь моя, Вольг?!"
Смаргивая слезы с ресниц, шмыгая носом и не стесняясь этого, Олег снова и снова вчитывался в поспешные, набегающие друг на друга — не на бумаге, СМЫСЛОМ! — строки-зов. И шептал что-то, веря — Бранка его слышит.
Не может не слышать!!!
Покроется небо пылинками звезд,
И выгнутся ветви упруго.
Тебя я услышу за тысячи верст,
Мы — эхо,
Мы — эхо,
Мы — долгое эхо друг друга.
И мне до тебя, где бы я не была,
Дотронуться сердцем не трудно.
Опять нас любовь за собой позвала,
Мы — нежность,
Мы — нежность,
Мы — вечная нежность друг друга.
И даже в краю наползающей тьмы,
За гранью смертельного круга,
Я знаю — с тобой не расстанемся мы.
Мы — память,
Мы — память,
Мы — звездная память друг друга…
(Стихи Р.Рождественского.)
* * *
В блаженном состоянии Олег вернулся в лагерь. Большинство читали принесенные Богданом письма, сам он спал, завернувшись в плащ — устал. Навстречу Олегу попался Йерикка, чинивший оковку на ножнах меча, и Олег обратился к нему с бездельным вопросом:
— А где Гоймир?
— Не знаю, — поднял Йерикка спокойные глаза. — Да тут где-нибудь. Ему-то не от кого получать письма.
Хорошее настроение Олега испарилось. Мысленно он плюнул. Да чтоб они провалились, эти горцы с их гипертрофированной гордостью! Почему он должен чувствовать себя, словно… словно совестливый барон рядом с парнем, девчонку которого он выбрал для права, первой ночи?!
— Нннну, козел… — процедил он и выдохнул: — Все, блин!
— Сто-ой! — Йерикка очень вовремя перехватил его за пояс. — Пр, жеребчик! Куда рванул, можно спросить?
— Сейчас найду Гоймира, — нарочито медленно, чтобы голос звучал спокойно, ответил Олег, — и снесу ему башку. Или пусть он мне снесет. У меня терпелка не из стали, меня эта тень отца Гамлета задолбала, если честно — это, блин, плюнуть нельзя, чтобы в него не попасть! И мне положить на то, что он князь, если он даже проиграть достойно не умеет!
— Ха, какие речи! — не потерял хладнокровия и ироничности Йерикка. — Прямо дуэль Пушкина с Дантесом!
Он рассчитывал, что Олег задаст обычный вопрос: "Откуда ты это знаешь?" — но землянин рванулся, и усаживать его силой означало нарваться на драку. Драться Йерикка не боялся, но и не хотел, а если отпустить Олега — он вполне может в таком состоянии найти Гоймира и без предупреждений начать и кончить разговор ударом меча по шее. Йерикка знал одну скверную сторону войны — она прививает любовь к простым выходам… и это не всегда хорошо.
Но проблема решилась сама собой — Гоймир появился, и на его лице не было ни скорби, ни тоски. Больше того, он потрясал связкой огромных рубин и вопил:
— Там-то, ручьем ниже, та-акенная рыба гульмя гуляет!
— А вот Горда-то нету, — откликнулся Резан, — то-то он бы распорядился! — и, переждав смех, спросил: — Чем притянул?
— Так руками! — Гоймир шлепнул добычу на песок.
— А то, — согласился кто-то: — "Йой, плечо-от мне вправьте, браты, хотел показать, какую прошлым днем поймал, да вот вывернул!"
— Так гляньте пойдите, — не обиделся Гоймир, поднимая свои куты с песка.
Йерикка увидел, как пальцы Олега медленно разжались на рукояти меча, и лицо его приобрело обычное выражение. И рыжий горец в который раз уже подумал, что зря не воспрепятствовал Олегу присоединиться к чете..
…Около костра Олег рассказывал про конкурс пирогов, который девчонки устраивали в апреле в школе.
— …последнее место?!" " — Да вот, — говорит, — неудача." " — Ты что, даже пирог испечь не смогла?!" " — Почему, — отвечает, — испекла как не фиг делать!" " — А сама пробовала?" "Заставили…" — и, переждав смех, вдруг спросил: — Я вот не пойму. Нас — хорошо еще если двадцать пять тысяч. Их — двести. С техникой. Я воюю и не врубаюсь, почему они нас с маху не сомнут?
