Понимаю я и то, что староста выдавать информацию не расположен, но у Киры есть какие-то весомые аргументы, чтобы развязать тому язык. Я сижу дополнительным аргументом, невинно хлопая глазами, но в любой момент могу напомнить о некотором должке. Девочка-тенник, которую староста по только ему понятным мотивам считает своей приемной дочерью – в Городе, где дети не рождаются, тенники определяют родство то ли по способностям, то ли по взаимной симпатии, – как-то отправилась погулять по завесам и влипла в крупные неприятности. Прорыв был не самой большой из них, хотя ей досталось хорошенько, но после этого ее скинуло вниз, на первую завесу, где тенникам не место в принципе. Их оттуда безжалостно выталкивает обратно, на родные просторы, но при этом болезненно трансформирует уже самим фактом попадания на начальные завесы. И последней каплей стала встреча с бандой каких-то уродов, решивших отколошматить «мутантку».
Над тем, что вернулось назад, можно было лить горькие, но бесполезные слезы. Староста лично примчался к нам, требуя помощи. Лик и Витка позвали меня с собой и оказались правы – когда у обоих кончились все силы, доделывать работу пришлось мне. Из меня плохой хирург, а маг-целитель – еще хуже, но распутывать переплетение заклятий и проклятий, которые девочка собрала на себя в своих странствиях, довелось именно мне, наши целители только руководили этим процессом.
Так что за старостой должок.
Кира говорит быстро, староста тоже тарахтит, они перебивают друг друга, спорят. В какой-то момент беседа идет на едва понятном мне языке, я разбираю только отдельные слова – «Город», «нельзя», «опасно». Староста явно не считает, что нельзя и опасно. Он то презрительно фыркает на каждый довод Киры и морщится, поглядывая на меня, то начинает что-то страстно доказывать. Пользуясь тем, что я почти не понимаю обоих, он уговаривает Киру не валять дурака и не мешать своим.
От скуки я разглядываю скудный интерьер. Стол, табуретки, жаровню на столе. Осторожно трогаю кончиками пальцев полотенце – так и есть, засалено донельзя. Вытираю пальцы о штаны. Кажется, этот жест остался незамеченным.
У Киры есть серьезные причины не соглашаться со старостой, но и не спорить с ним напрямую. Все это я слышу, переключаясь с одного на другого и пытаясь уловить хотя бы эмоции собеседников. Про меня они, кажется, забыли вовсе, для старосты я – только аргумент в беседе. И, судя по всему, ничего лестного для меня он не говорит.
Ну погоди, старый хрыч, злобно думаю я. Будет нужно что-нибудь делать – извернусь, но сделаю так, что тебе придется побегать за Альдо…
– Я вас с ней сведу, – вдруг переходит он на общий и стучит ладонью по столу. – Договорились.
– Когда? – спрашивает Кира.
– А вот прямо сейчас и сведу, чего тянуть-то…
Голос у старосты писклявый и противный, но ничего, кроме естественной неприязни к высоким звукам, я не чувствую. Кажется, он действительно может свести нас с девой и не держит камня за пазухой. Возможно, эта встреча и не пройдет без потерь, но тут уж все зависит от нас самих.
– Сейчас-сейчас, я вам проходик сделаю, и пойдете, и поговорите, и договоритесь, может быть, и впрямь, зачем же так сразу вот туда бежать, сюда бежать, бить кого-то… – бормочет он, слезая с табуретки и начиная поводить в воздухе руками.
– Что, прямо здесь сделаешь? – роняет челюсть Кира, с интересом следя за его манипуляциями.
– А что ж не здесь-то, что ж идти куда, зачем идти…
Перед ним возникает сияющая арка высотой метра полтора и шириной в метр. За ней – непроглядная темнота. Силен староста – вот так, за пару минут, без подготовки соорудить проход на другую завесу, да еще и в конкретное место. Кире все происходящее явно не нравится, он принюхивается к потокам теплого воздуха, бьющим из прохода, прислушивается. Пахнет морем, и кажется, я даже слышу отдаленный рокот и шелест волн, бьющихся о камень. Интересные дела… у нас на искаженной завесе уже море появилось?! Море, песочек…
Кира приподнимает брови, с подозрением смотрит на старосту.
– Ну, гляди, старый пес. Если что не так – ты меня знаешь…
– Ишь умный какой, умный да грозный! – Староста трясет головой, топает ножкой, и я начинаю верить в то, что когда-то он и впрямь был домовым.
Ему бы бороду до пояса, лапти и метлу какую-нибудь в ручки. Самое оно было бы.
Кира обнимает меня сзади, мы делаем шаг, преодолевая сопротивление ветра, дующего в лицо. Мгновение полной потери ориентации – то ли мы падаем, то ли летим, нет ни верха, ни низа, только липкая густая тьма, заполняющая нос и уши, словно сироп. В следующее мгновение под ногами уже земля, точнее – редкая зеленая травка. Приземлились мы удачно, высота была всего метра полтора. А вот место, в которое попали…
Это двор заброшенной стройки. Валяются бетонные плиты и полурассыпавшиеся штабеля кирпичей, торчат стержни арматуры – и как только не напоролись? В земле – трещины, сквозь них видны фрагменты фундамента, вокруг – квадратное недостроенное здание этажей в семь или восемь. Зияют проемы окон, ветер развевает угол пленки – раздается неприятный трескучий звук.
Кира пару секунд осматривается и вдруг резко бледнеет, становясь пепельно-серым.
– Уро-о-од! – кричит он, потрясая кулаком. – Я ж тебя достану!!!
– Кого? – интересуюсь я, потянув Киру за рукав.
– Старосту этого, суку плешивую, я ж ему голову засуну в задницу и так похороню!!!
Таких речей я от Киры еще не слышала. Обычно он выражается короче, грубее и четче, но тут он явно полностью деморализован.
– За что?
– А ты оглянись вокруг, – слышу я за спиной прекрасно знакомый высокий голос.
Оглядываюсь – да, слух меня не обманул, да и обоняние не подвело: мускус, розовое масло и ваниль. Правда, ванили почти не чувствуется, как всегда, когда беловолосый в дурном настроении. Сейчас же он просто представляет собой иллюстрацию к статье о депрессиях в какой-нибудь энциклопедии. Попросту говоря – лица нет. Точнее, оно есть, но на нем смертная тоска и безнадежность.
Я послушно оглядываюсь. Заброшенная стройка мне не нравится, конечно, но я еще ничего не понимаю.
– И ты здесь? – задаю я дурацкий вопрос.
Альдо морщит курносый нос, смотрит на меня как на законченную идиотку, пожимает плечами, разводит руками. «Ну да, как видишь», – нужно понимать эту пантомиму. Кира смотрит на нас, постепенно приобретая нормальный цвет лица и начиная зло скалиться.
– Да в чем дело-то?!
– Это Гиблый Дом, – объясняет Альдо. – И я предпочел бы видеть вас обоих снаружи, а не внутри. Тогда бы у нас были шансы.
Гиблый Дом?! Одна из самых страшных легенд Города, гигантская флюктуация, произвольно перемещающаяся по всем завесам. Войти в него можно, выйти – нет, никогда и никому. В нем медленно умирают без воды и питья, и для любого – тенника, человека, Смотрителя – эта смерть становится окончательной. Если на помощь не придет кто-то, обладающий достаточной силой, чтобы открыть проход в Дом, найти там живых и вывести наружу. Это не делают в одиночку – нужны хотя бы двое, чтобы держать проход, и тот, кто пойдет внутрь. Лаану доводилось бывать в здании, пока Келли с Ранэ удерживали на месте Дом и вход внутрь. Но они опоздали, а сам Лаан едва не заблудился.
