– И тогда же сказал, что, возможно, это и не будет соответствовать истине. Не будет большой войны и нервного перенапряжения, а значит, вполне может не случиться и инсульта. Или инфаркта – честное слово, не помню, что тогда произошло.
– Пустое, – Сталин махнул рукой. – Пара лет туда, пара лет обратно. Я хорошо понимаю, что мы не молодеем, и рано или поздно все придет к логическому завершению.
– Ну, тут уж я ничем не могу помочь, – развел руками Колесников.
– Я понимаю. И потому хочу спросить. Как, по-вашему, почему в той истории, которая… случилась у вас, все пошло прахом? Почему рухнула страна?
– По-моему? Да потому, что вы не оставили позади себя преемника, обладающего вашим авторитетом и четко понимающего, что делать дальше. Может, не только из-за этого, но вы хотели мое мнение – и вот вам оно.
– И кто мог бы… занять мое место? – вроде бы внешне ничего не изменилось, однако взгляд Сталина вдруг резко стал острым и… опасным. Похоже, он этим вопросом хотел выяснить, не представляет ли Колесников, помимо прочего, интересы какой-нибудь группировки. Партийной, околопартийной или совсем не партийной. Колесников мысленно усмехнулся. Нет, в эту грязь он не полезет. Идеи, конечно, были, но – на фиг, на фиг, сейчас одним неосторожным словом можно разрушить все, уничтожив имеющийся кредит доверия.
А с другой стороны, и в безразличие играть не стоило. Диктатор умный и осторожный человек, игру раскусит «на раз». По сравнению с ним покойный Гитлер выглядел откровенно безобидным. Так что собраться, выдержать (но не передержать) паузу и ответить максимально честно, завуалировав намек ничего не значащей фразой, которая, будем надеяться, отложится в подсознании собеседника.
– Не знаю. У вас хорошие помощники, но они именно помощники. И, как показало будущее, на самостоятельные действия вряд ли способны. Хрущев разделался с ними достаточно легко. Он, конечно, не светоч мысли, но и решительности, и инициативы ему хватило. При всех его загибах он оказался более приспособлен к руководству державой, чем ваши соратники.
Сталин задумчиво молчал, теребя прокуренный ус. Потом нахмурился:
– Так что мне, Хрущева назначать?
– Зачем? Я не знаю вашего реального окружения, не знаю, кто у вас есть в резерве. Откровенно говоря, будь среди ваших людей, к примеру, такой человек, как Чкалов, я поставил бы на него, не задумываясь. Храбр, решителен, умеет мгновенно принимать решения… Умел.
– Да, умел, – вздохнул Сталин. – Умел. Честно говоря, я намерен был его продвигать, но не судьба. Скажите, а что вы думаете о… моих детях?
– Во-первых, не факт, что их нормально воспримет Политбюро. Сразу начнутся вопли про то, что вы пытаетесь основать собственную династию.
Точнее, не сразу, но как только вы умрете, начнутся, и мальчишек съедят с костями. А во-вторых, вряд ли они способны занять ваше место просто исходя из личных качеств. Яков храбрый офицер, но если он к такому возрасту не поднялся выше старшего лейтенанта, значит, особыми талантами не блещет. Или просто не карьерист, не хватает ему самолюбия, что для лидера тоже плохо. Он, конечно, не дурак, в артиллерию берут умных, но этого недостаточно. В эпоху перемен средненький лидер не потянет страну. Я, конечно, могу ошибаться, но с моей колокольни видится именно так. Василий же хороший пилот, но характером откровенно слаб, это уже было, я вам рассказывал.
– Да, рассказывали… Я даже приказал его не продвигать – пускай летает. Эх, будь жив Валерий.
Они помолчали несколько секунд, потом Сталин неторопливо встал и вышел из кабинета, чтобы минуту спустя вернуться с двумя бокалами и бутылкой коньяка. Армянского – но от того, который адмиралу приходилось пить раньше, он отличался, как небо от придорожной грязи.
– Любимый сорт Черчилля, – пояснил Сталин, видя, как изменилось выражение на лице Колесникова.
– Ну да, толстяк знал толк в хороших напитках, – кивнул адмирал. – А вы знаете, думается мне, есть и еще одна важная причина, из-за которой в будущем все вот так пошло прахом. Хотя я, конечно, могу ошибаться.
– И какая же? – с интересом спросил Сталин.
– Я уже говорил – вы тянете все сами, опираясь на относительно небольшую группу людей. А вот на местах тех, кому можно безоговорочно доверять, у вас нет. Нет того, что просто обязано быть у серьезного государства – аристократии.
– Чего-о? – вот сейчас Сталин был удивлен уже по-настоящему.
– Аристократии. Только не той, что на балах вальсирует, а той, что готова при нужде шагнуть из министерского кресла в грязный окоп, комбатом, или на мостик корабля, под вражеские снаряды. Когда людей, ставящих интересы государства выше личных, в достатке и люди эти имеют достаточно широкий кругозор, чтобы реально оценивать ситуацию, государство становится намного устойчивее.
– Звучит логично. И где я таких возьму?
– Таких не берут – таких воспитывают. Кое– кто, правда, остался вам в наследство от Империи. И не смотрите на меня удивленно. Что, Крылов или Карбышев – не аристократия? Они ведь пошли на службу большевикам потому, что ставят Россию выше, чем собственные интересы. Есть и те, кто до высот не дотянул, но, в конце концов, человек, которому можно приказать «стоять и умирать», и быть уверенным, что он выполнит приказ, и пока он жив, враг не пройдет, тоже кое-чего стоит. Или я ошибаюсь?
– Звучит логично, – задумчиво повторил Сталин.
– Ну так вот. И сейчас воспитать новую аристократию вполне возможно. Есть ресурсы, есть время… Есть люди, а это главное. Лейтенант из окопа, я считаю, куда предпочтительнее студента, которому только поумничать да девок потискать.
– Ну, девок лейтенанты тискают не хуже, – рассмеялся в желтые, прокуренные усы диктатор.
– Ну, так это и хорошо. Значит, следующее поколение будет сильным и здоровым. Но я не шучу. В конце концов, большинство аристократических родов основали именно воины, так почему бы и не восстановить традицию? Главное, не загнать идею в откровенный маразм.
– Мы… подумаем, над вашим предложением, Иван Павлович.
Общались они еще несколько часов, обсудив кучу вопросов, но к этой теме более не возвращались. И на следующее утро Колесников улетел в Берлин, радуясь, что не сам пилотирует самолет (хотя умел, научился, нагло воспользовавшись служебным положением), а расположился на месте бортстрелка. Там хотя бы имелся шанс выспаться.
Наступление началось одновременно по нескольким направлениям. Танковые колонны с идущей позади пехотой, посаженной на бронетранспортеры, привезенные с собой или реквизированные у местных грузовики и легковые автомобили, да и вообще все, что могло ездить, двинулись синхронно, как на учениях. Не зря же весь последний год перед войной тренировались буквально до упаду. Учения шли практически непрерывно, одно за другим. Немцы и русские проводили их как сами по себе, так и по отдельности, причем в последнем случае русские часто приглашали к себе немецких инструкторов. Пренебрегать опытом самой победоносной армии мира не стоило, тем более что немцы, изрядно тем, с какой легкостью вылетали из ее рядов слишком рьяные поборники национальной исключительности (на пенсию, естественно, или просто в отставку, в конце концов, они еще ничего запредельного натворить не успели), шли навстречу. Все очень хорошо понимали, что завтра этим солдатам вместе идти в бой, и от того, насколько будет налажено взаимодействие, как быстро немцы, случись нужда, поддержат русских, и наоборот, зависели шансы выжить. Неудивительно, что получившийся результат на две головы превосходил только что мобилизованных и спешно обученных американских вояк.
