— Призвали, — смиренно пожала плечами женщина. — Он так радовался, что я и перечить не стала. Не на войну ведь отправляли.
— Похоже, у Разрядного приказа руки-то длинные и загребущие, — покачал головой князь. — Надобно в Москве кого-нибудь перетряхнуть с батогами, дабы руки-то укоротить.
— Судьба, — опять пожала плечами Варя. — При боярском звании без походов не прожить. Тут спорь не спорь, а смердами повелевать хочешь — воюй. Он себя уже чуть не думным боярином мнит. Как остановить?
— Ты сама-то как? Без поддержки мужицкой справляешься?
— А ты не видишь? — повела она взглядом вокруг.
— Да уж вижу. И не пойму, то ли наваждение, то ли секрет у тебя какой? Сказывай, как сие вышло.
— Просто вышло, княже… — улыбнулась она. — Детям боярским от государя тягла нет, посему прибыток от торга свияжского и казанского, где я места взяла, куда выше прежних моих выходит. Я там местным меха здешние сбываю, мед, вяленую дичь и копченую рыбу, зимой — мороженым мясом, белорыбицей и снетками приторговываю. Чуваши здешние моментом сообразили, что добычу и товар со своих промыслов мне отдавать проще, чем в дальние края таскаться. Цена та же, токмо я их не обсчитываю и не обманываю, как хитрецы заезжие. А потому, как доходы их все ныне через меня идут, то и оброк положенный в твою пользу я тут же и изымаю, по буреломам за ними не бегаю. Ну, и интерес свой не забываю. Чуваши довольны, что их лишний раз тяглами не беспокоят. Серебро у них завелось, они сами больше стараться стали, без понукания. Они больше мехов и варов добывают, мне больше интереса остается и тебе оброка. Они своим вольготным житьем хвалятся — сюда и из других поместий черный люд переходит, наделы просит. Им наделы, тебе доходы.
— Невероятно, — прошелся по горнице князь. — Варенька, все, к чему ты прикасаешься, превращается в золото!
Здесь, в лесной глуши, никто, похоже, и не заметил, что минувшим летом на Русь обрушилась засуха, большинство городов и волостей с ужасом ждали грядущего зимнего голода, доходы у всех помещиков упали так же стремительно, как выросли пару лет назад после погожих сезонов, и иные боярские дети скитались в поисках пропитания, ровно безземельные смерды.
— Я-то что? Поместье удачное и богатое. Воистину княжеское.
— И я князем стал после того, как ты ко мне прикоснулась, — усмехнулся Зверев. — Помнишь, как барчука водой колодезной окатила, а потом отогревала?
— Кто же в наше время этим греется? — снисходительно отмахнулась она. — Пойдем, покажу, чем ныне согреть могу.
Из неприметного чуланчика под лестницей они спустились в подклеть, наместница с гордостью указала на развешанные по жердям «сорока» — пучки мехов по сорок шкурок в каждой. На полу лежали стопки шкур жестких, еще невыделанных, не «мятых».
— Мягкие? — откинувшись на них, спросил князь.
— Не знаю, — прилегла рядом Варенька. — Пробовать не доводилось.
И Андрей, как всегда, не устоял, ощутив жар ее дыхания, близость тела, прикосновение волос, рук, губ…
От первого до последнего вариного поцелуя стремительно мелькнул месяц, а князь все никак не мог найти в себе достаточно силы воли, дабы снова подняться в стремя. Он вглядывался в глаза первой познанной им женщины, его первой любви, матери двух его сыновей и не представлял, как можно жить без нее. И вспоминал, что уже долго не получал вестей из Испании, от любимой им женушки, его суженой, выбранной ему самими небесами, самой лучшей, нежной и единственной, матери двух его дочерей и сына. Он помнил, что любит ее, и только ее, свою жену, Полину, единственную и неповторимую. Но он видел Вареньку и знал, что любит ее больше жизни и никак не сможет без нее обойтись. Андрей Зверев понимал, что любить можно только кого-то одного — но вот проклятие, он до безумия любил их обеих!!!
— Я самый счастливый в этом мире… — прошептал он.
— И я самая счастливая, — ответила Варя, привлекла к себе, стала покрывать лицо поцелуями. Она не знала, что Андрей назвал себя счастливым потому, что никто не заставляет его выбирать между нею, прекрасной и желанной, и не менее желанной женой.
На рассвете князь решительно порвал ниточки своих страстей и желаний, чтобы наконец-то тронуться в путь. Избавляясь от наваждения, он гнал скакунов с такой скоростью, что сразу после крещенских морозов уже был в Москве и доложился о возвращении государю, неожиданно попав на торжественный прием.
Иоанн, демонстрируя всем близость князя Сакульского к своей персоне, заставил его стоять возле царского престола, слушая речи английского посла, повадками больше смахивающего на обычного лавочника. Тот — неслыханное дело — предлагал вдовому Иоанну руку своей королевы в обмен на торговую монополию Англии с Россией! Государь милостиво согласился — разумеется, при согласии королевы на русскую монополию торга в самой Британии, — и счастливый посол радостно ускакал. Бедолага явно не подозревал, что аналогичные договора о монопольном торге царь имел и с Голландией, и с Францией, и даже жалкое Дерптское епископство могло похвастаться точно таким же — на своем побережье. Данное обязательство по русскому обычаю отводило для торговли «монополиста» только один порт или город. И все! Но при этом специальный регламент содержал список товаров, продавать или покупать которые имела право только казна — лен, сало, пенька, меха и еще многие самые ценные продукты должны были приносить прибыль исключительно царскому престолу. На другие товары казна имела преимущественное право торга — на воск, ревень, хлеб, соль. Так что намерения разгуляться на новых рынках бриттам предстояло сильно, сильно урезать.
После приема Иоанн увел князя с собой, выслушал, и уже через неделю снова послал его на юг, на этот раз — призывая воеводу Воротынского к себе.
Совет состоялся на день Герасима-грачевника[21]. И опять судьбу будущей войны решали лишь трое людей: царь Иоанн Четвертый и князья Сакульский с Воротынским.
— От Оби на Москву всего четыре тракта идут, — развернув поземельную роспись, начал отчитываться воевода. — Коломенский, Серпуховской, Каширский и Калужский тракты. Вдоль Оби на любой из них выйти можно, у Москвы тоже, однако же в прочих местах меж ними не перейти, леса там густые, дровяные и строительные. Пешие али конные малым числом по узким тропкам, может статься, и проберутся, но сотнями уже тяжко, а с обозами и вовсе никак. Посему на какой путь басурмане повернут, тем им до самой Москвы идти и придется. Серпухов город крепкий, каменная крепость в нем ныне поставлена прочная, припасы собраны богатые. Возле него же мыслю главные рати собрать. Место выходит неприступное. Посему, полагаю, его татары стороной обойти попытаются, Коломенской или Каширской дорогой двинутся. Как токмо сие ясно будет, полагаю полки от Серпухова вдоль Оби до нужного тракта провести и по их следу двинуться.
