Валерий Алексеев - Похождения нелегала

— Как же Ниночка объясняет всё происшедшее? Ведь это из-за нее вы попали в такую передрягу.

— Видите ли, я не там ее искал. Она осталась у себя в комнате. Упала, потеряла сознание… Впрочем, я не нуждаюсь в ее объяснениях, — Огибахин комически развел руками. — Не нуждаюсь — и баста. Всё, что исходит от нее, я воспринимаю как данное Богом. Мне достаточно того, что Ниночка жива и хочет меня видеть. Юная и прекрасная…

Последние слова он произнес со страдальческим всхлипом, и глаза его вновь увлажнились.

— Ох, как нас в петлю тянет, — глядя в сторону, язвительно проговорила Лизавета.

— Простите, что вы сказали? — спросил клетчатый.

— Ничего, — отрезала Лизавета. — Скатертью дорожка. Вы мешаете честным людям работать.

Огибахин постоял, подумал.

— Я вам очень признателен, Виталий Витальевич, — с чувством сказал он после долгого молчания, — очень благодарен, что вы приняли живое участие в моей судьбе и подсказали такой неожиданный ход. Огромное человеческое вам спасибо.

— Огромное человеческое вам пожалуйста. Могли бы и сами додуматься. Кстати: позвонили бы матушке.

— Уже позвонил. Матушка в добром здравии, ждет меня, не дождется.

И Огибахин вновь прослезился.

— Да, еще: рукопись свою не забудьте, — напомнил я.

— Рукопись? — переспросил мой гость. — Ах, рукопись. Но там же всё теперь неправильно. Делайте с ней, что хотите, я ее вам дарю.

Мы сердечно распрощались. Я искренне пожелал Анатолию Борисовичу новых, теперь уже легальных приездов в Германию, он так же искренне заверил меня, что будет постоянно звонить из Москвы.

Проводив своего гостя до дверей, я вернулся в бюро к Лизавете. Сотрудница моя сидела за компьютерным столиком, ожесточенно гоняя по экрану безвинный текст.

— Вот заполошный тип, — сказал я, присаживаясь к телефону. — Ну, что у нас там, набирается хоть на пару полос?

Лизавета не ответила.

— Эй, соблазненная и покинутая, — окликнул ее я, — с вами разговаривает старший товарищ. Или вы со мной тоже в конфликте?

Но Лизавета меня не слышала. Она уронила руки на колени, посидела неподвижно, глядя в пространство. Глаза у нее странно блестели, а может быть, это был просто отсвет экрана.

— И всё равно, — всердцах проговорила она, — если эта стерва смогла, чем я хуже? Я научусь, я тоже научусь, вот увидите.

По правде говоря, не хотелось бы дожить до этого часа. Сидеть мне тогда в коробке из-под скрепок всю мою остатнюю жизнь.

— Послушайте, — сказал я. — Отчего это вы так не желали, чтобы я ехал в Москву с Анатолием Борисовичем?

— Шкурные соображения, — усмехнувшись, ответила Лизавета. — Я дорожу своей работой и не хочу, чтобы газета утратила главного редактора.

— А что со мной могло бы случиться? — осведомился я, несколько устыдившись своих порочащих девушку опасений.

— Да уж ничего, кроме плохого. Как только он пересечет границу, его прикокошат. Думаю, что вместе с Кирюхой: лишний свидетель.

— Кто прикокошит?

— Ниночка, кто же еще. Для этого она его и выманивает. Юная и прекрасная. Монополистка поганая.

Беспощадность ее рассуждений неприятно меня удивила.

— Вы сказали ему "Скатертью дорога", — напомнил я. — Не лучше ли было бы предупредить человека?

— А вы полагаете, его можно было остановить? — осведомилась моя сотрудница.

Мы помолчали. За окнами было темно, редкие машины с шипением и свистом проносились по Университетсштрассе.

— Да, но мы ведь тоже в какой-то степени слишком много знаем, — заметил я. — И рукопись у нас осталась.

— Это правда, — согласилась Лизавета. — Только людоедке Ниночке о нас ничего не известно.

— Вы в этом уверены? — спросил я.

У Лизаветы на всё есть ответы. Она открыла было рот, но в этот миг затрезвонил телефон. Звонок был явно международный, и я поднял трубку.

— Простите за беспокойство, — проворковало грудное меццо, — Анатолий Борисович еще у вас? Ах, ушел? Благодарю вас, всего вам самого-самого доброго.

И в трубке запищали сигналы отбоя.

— Монополистка? — шепотом спросила Лизавета.

— Она, — ответил я. — Проверка слуха.

— Ну, всё, — радостно сказала Лизавета. — Теперь нам хана.

— Отнюдь, — возразил я. — У нас осталась рукопись Огибахина. Вот напечатаем ее — и поглядим, кто кого. Если, конечно, успеем.