— Безобидные совсем, — отметил Вадим, — добрые даже. Что их так не любят?
— Не любят? Ох, милый, их ненавидят. Их уничтожают. Выжигают целыми деревнями, жалея патронов, — это же муты. Понимаешь? Они — скверна, они — напоминание. Раньше, в первые годы, как пошли мутации, очень много рождалось детей с отклонениями. Их сразу убивали, линчевали с матерями и отцами. Инстинкт толпы, если хочешь.
— Но ведь это не заразно…
— Не заразно, — согласилась Сандра, — болезнь, уродство и смерть не заразны. Но отвратительны. А муты ведь размножаются.
Подтверждая ее слова, из брезентовой старой палатки выскочил под ноги карапуз лет полутора, одетый в короткую рубашонку. Карапуз пускал слюни, вопил от счастья. Он нетвердо держался на ногах и путался в хвосте…
— Ты бы хотел, чтобы твои внуки были такими?
Малыш кинулся к незнакомой тете, споткнулся, шлепнулся и заревел. Хвост его бил по земле, верткий хвост лысой обезьяны. Сандру перекосило. Вадим осмотрелся — непутевая мамаша мутика не появилась. Малыш размазывал по мордашке сопли. Вадим наклонился, поднял его, содрогнувшись от отвращения. Упитанный ребенок, грязный только до невозможности. А так — все как у людей, щеки толстые, глаза серые, белобрысый, пиписька — стручок. Только вот хвост. Поставленный на землю мальчик заорал громче, протянул к дяде руки.
— Блин, где его мамаша? Уйди, уродец! — взвизгнула Сандра.
— Ты чего? — Вадим пересилил себя, взял малыша на руки, тот залопотал что-то. — Это — ребенок, он ни в чем не виноват. Подумаешь — с хвостом. Атавизм. Не самое жуткое.
По правде сказать, четырехногая курица была куда как отвратительней.
— Па-па-па! — заявил младенец. — Дя-дя-дя!
— Правильно, не папа я тебе, обезьянка.
Вертлявое тепло на руках, цепкие пальчики, вцепившиеся в Вадима. Хвостик, обвивший предплечье, как ветку. Вадим бы отбросил эту пакость, но он только что выговорил Сандре за «нетолерантность» и теперь вынужден держать марку.
— Их не должно быть. — Сандра смотрела в сторону. — Я на все согласна. Пусть у птиц будет хоть по восемь ног — ноги вкусные, в конце концов. Пусть новые виды… Рыба — пусть! Но люди должны оставаться людьми.
— Сандра, это уже фашизм какой-то!
— Тебе хорошо. Ты здесь на экскурсии. А мы смотрели учебные фильмы про жизнь до войны. И старики еще помнят, как это было. И дома, то есть у лунарей, все иначе. А здесь… Зачем они живут? Ради чего? Плодят уродов, сношаются. Они — не люди, они — муты. Др-рянь!
— Я тебя не узнаю. Пойдем, поищем маманю хвостатого.
Вадим двинулся к палатке. Такие брезентовые страшилища хранились на антресолях у походников старшего поколения, у бывших бардов, байдарочников и альпинистов. Эту украшали многочисленные заплаты, она выцвела давным-давно. У входа Вадим крикнул:
— Эй, хозяева!
Ответа не было. Сандра топталась позади. Вадим решительно заглянул внутрь. На подстилке дрыхла, раскинувшись звездой, молодая женщина, дебелая, чумазая. Вылитый младенец. Одеждой мадам себя не утруждала, по жаре почивала нагишом. И видны были ее налитые молоком груди, рыхлый живот. Хвост лежал чуть выше слипшихся сосульками лобковых волос. Украшенный розовым бантиком хвост.
За спиной мучительно блевала Сандра.
Вадим бы с удовольствием к ней присоединился. Баба смердела немытым телом и самогоном, и при одном взгляде потенция гарантированно пропадала на две недели вперед.
— Ма-ма-ма!
Вадим поставил ребенка на пол палатки. Младенец опустился на четвереньки, подбежал к маме, схватил обеими руками грудь и принялся пить, чавкая. Дама обняла его, не просыпаясь. Вадим выскочил наружу.
— Не должно, — Сандра вытерла рот рукавом, — этого не должно быть!
— Да ладно… Видал я и похуже… Пойдем-ка отсюда побыстрей.
Они зашагали рядом, стараясь не смотреть по сторонам. Сандра в последнее время нервная, дерганная. ПМС у нее, что ли? Или большое скопление «нелюди» так действует? Она же — чистый лунарь, ну, в прошлом. Так ее воспитали. Если не кокетничать, не красоваться перед Сандрой, следовало признать: муты отвратительны. Вадим вполне разделял точку зрения «их не должно быть». Но признать мутов недостойными жизни — отбросить окончательно все оковы цивилизованности, стать таким же, как Леон. Или хуже — как Ходок.
— Куда их всех несет такой толпой? — решил разрядить обстановку Вадим. — Ты не узнала? Мне девчонка рассказывала о пропавших людях…
— Якобы что-то жуткое поселилось южнее. А что и почему жуткое — они сами не знают или говорить не хотят. Ты не переживай, если хоть кто-то из них в курсе, Леон эту информацию вытащит. Он такой. С ним не промолчишь.
Раздался знакомый гул. Вадим задрал голову. Вертолеты летели со стороны Москвы, три болотно-зеленые машины. И тут же стойбище наполнилось криками, плачем, заметались муты, сшибая друг друга, кинулись к лесу…
— Пиздец! — заорала Сандра. — Бежим!!!
Ее точку зрения Вадим разделял. Сандра отшвырнула курицу, схватила Вадима за руку и рванула к лесу вслед за расторопными мутами. Под ноги кидались дети, куры, гуси, домашняя утварь. Сандра неслась, как по асфальту, отшвыривая с дороги все живое, перепрыгивая через костры, ямы, оглобли. Вадим спотыкался, дурел от толчеи и шума. На него налетел (и был тут же отброшен Сандрой) мутноглазый дядька с трехцветной, как шкура кошки, бородой. Муты, бежавшие впереди, дрогнули. Остановились. Попятились. Вадим представил, как они разворачиваются и несутся волной обратно в лагерь. Затопчут же.
— Сюда! — Сандра потащила Вадима в сторону и нырнула под телегу. — Если подожгут — все, пропали. И так пропали. Но если подожгут…
Кроме них, под дном телеги оказалась собака. Большая такая, мохнатая, вонючая. Псина вывалила язык и «улыбнулась». Курица Вадима придушенно захрипела, он наконец вспомнил о ней и отшвырнул в сторону. Сандра вжалась в землю, насторожилась, ее ноздри раздувались, глаза превратились в щелки.
— Оставайтесь на местах! — раздался усиленный голос, перекрывший шум паники. — Всем оставаться на местах!
— Гарик, — охнула Сандра, — Толстый Гарик, точно. Ничего себе, за нами Гарика послали. Вот уж не думала… Эх, блин, и убить его нечем…
— Оставайтесь на местах, или мы вынуждены будем открыть огонь!
— Облава. — Сандра посмотрела на Вадима с подозрительным блеском в глазах. — Облава, милый. Это даже не пиздец, это совершенный, полный, абсолютный, кромешный пиздец! Нам не выбраться. Нас вычислят сразу, начнут всех проверять — оп-па! У них же наверняка есть твоя фотография. Ну, или пидора-двойника фото — без разницы.
