Мне удалось свалить его на пол, и мы принялись кататься по усеянным обломками доскам. Боль взорвалась у меня внутри как та самая граната, зажатая в кулаке. Мой противник цеплялся за этот кулак, стараясь перехватить «лимонку». Потом бы он вышвырнул ее в окно и беспрепятственно прикончил меня.
Мы долго возились, пока он не перевернул меня на живот и не прижал к полу. Одной рукой он обхватил мой кулак с гранатой, а второй, согнутой в локте, принялся душить. В глазах поплыли черные круги. Если бы не его сомкнутые пальцы, я бы наверняка выпустил «лимонку». Но он душил меня сноровисто и предусмотрительно. Я почти перестал сопротивляться. Черт. Черт! Не должно же было все так кончиться! Отправившись сюда один, я слишком понадеялся на свои возможности. Наверно, для каждого слишком самоуверенного типа наступает такой момент, когда возможности подводят.
Мне некому было прийти на помощь. И сделать я уже ничего не мог, кроме как постепенно слепнуть и глохнуть от удушья. И я почти ослеп и оглох. Я ни о чем не думал в этот момент. Мне было невероятно больно и тошно. И больше ничего. И лишь животная жажда жизни не хотела смириться, билась о стенки черепа, сопротивляясь кислородному голоданию, не давая окончательно отключиться. Животный инстинкт вопил во мне, немым эхом отдаваясь в пустоте.
Враг рванул мою голову, норовя переломать шейные позвонки. Но с первого раза ему это не удалось. Животный инстинкт взвыл на совсем уж запредельной ноте. Смысл этого бессловесного воя был прост: помогите, помогите хоть кто-нибудь!
Внезапно камуфляжный вскрикнул, задергался, его удушающая хватка ослабла. Я судорожно глотнул воздуха. Потом тяжелое тело перестало вдавливать меня в пол. Оно разразилось матерным воплем.
Когда в глазах у меня слегка прояснилось, я отполз в сторону, приподнялся и сел, привалившись спиной к стене. Моим глазам открылась удивительная картина. По полу каталось что-то разноцветное, дергающееся и брыкающееся. Оно орало не своим голосом, а на полу за ним размазывались красные пятна — кровь. Я смотрел как завороженный, не понимая, что происходит. В глазах у меня все еще двоилось и плыло.
Странное создание наконец перестало перекатываться и замерло на месте. Его сотрясали конвульсии, вопль превратился в хрип, брызнули упругие струйки, заливая алым грязные доски пола.
Потом во все стороны разом прыснули какие-то существа, оставляя тело моего врага, которое они только что облепляли сплошным покровом. Тело врага подергивалось в агонии, но с каждой секундой все слабей и слабей. Струйки крови из разорванного горла опали и превратились в ручейки, пополнявшие алую лужу.
Здоровенные Кошки, серые, рыжие, черные, пятнистые, расселись плотным кругом, центром которого стал умирающий. Они еще подрагивали от возбуждения и готовы были в любой миг снова броситься в атаку. Но этого не потребовалось. Их растерзанная жертва наконец затихла. Жизнь бесповоротно покидала ее. Тогда Кошки дружно повернули головы ко мне.
Их глаза светились даже при свете дня — зеленым, желтым. Это были не привычные домашние любимцы, о которых в Зоне стали забывать, а исчадия ада, маленькие свирепые чудовища, которые пришли мне на помощь, когда мой животный инстинкт вопил о спасении. Никто не мог и не должен был спасти меня. Но эти грациозные демоны явились на зов и воочию продемонстрировали, какова была судьба Ездока по кличке Куцый, полюбившего устраивать кошачью охоту на улицах ночного города.
Демоны все сверлили и сверлили меня светящимися глазищами. Потом в мозгу возникли и заслонили собой реальность эфемерные образы: высокая глухая изгородь, за ней развалины каких-то приземистых строений без окон. И провал, черный, глубокий, будто дышащий. Но из него исходил не пар, не дым, не воздушные волны, а что-то совсем иное. Я не мог понять что.
Я попробовал послать Кошкам ответный сигнал, исполненный глубочайшей признательности. Но, кажется, они ждали от меня другого. Меня коснулось чувство странного, нечеловеческого недовольства, образы руин и черного провала надвинулись, обретая почти реальные очертания.
Я не мог уразуметь, что это означало.
Одна из Кошек издала характерный горловой звук. Его подхватила другая, третья. Вот уже вся стая утробно завывала, и этот невыносимый вой заставил шевельнуться волосы на моей голове.
А потом я уловил. Разобрал. Догадался. Это можно назвать как угодно. В кошачьем вое присутствовала некая упорядоченность. Что-то повторялось в нем, какая-то закономерность. Кошки просто утробно завывали — каждая в отдельности. Но в этом запредельном хоре угадывалось что-то еще. И это что-то было словами. Из заунывного воя отчетливо проступало сотканное из бессмысленных звуков: «Ты должен… Ты должен…» Я не верил своим ушам. Быть может, это всего лишь морок, последствия удушья?
Но я вспомнил, что рассказывал мне комодовец на разбойничьей заставе с расстеленным поперек дороги «ежом». Он рассказывал, что услышал слово в кошачьем вое: «Убир-райтесь!» Но я-то слышал совсем другое… Что я должен? Что и кому я, черт побери, должен?! Почему именно я? И откуда они это взяли?
Вместо ответа у меня в голове ни с того ни с сего возник образ здоровенной Кошки. Она, кажется, была беременна, брюхо волочилось почти по самой земле. Кошка упала на спину и вцепилась когтями себе в раздутый живот, раздирая его. Из живота потекло что-то черное и отвратительное. Потом все исчезло.
Кошачье завывание вдруг оборвалось. Стая дружно сорвалась с места и на мягких лапах неслышно унеслась прочь через двери и выбитые окна. Комната мгновенно опустела. Лишь три мертвых тела да невыносимая боль в груди свидетельствовали о реальности всего случившегося.
Кошки в последнее время, похоже, не выпускали меня из виду. Что-то им требовалось от меня. Возможно, это как-то связано с моими необычными способностями, которыми наградила меня Зона. Или давняя контузия. Или то и другое вместе. Не знаю. Но Кошки не могли мне ничего объяснить. (При чем тут, например, беременная Кошка с мерзкой грязью в брюхе?!) Профессор прав: если они и разумны, то лишь отчасти, составным суррогатным разумом, который неустойчив и плохо сочетается с человеческим. Мы общались, почти не понимая друг друга. Сейчас они передали мне то, что были способны передать: я, кажется, должен… что? Посетить какие-то развалины и бездонный провал, скрытый среди них? Чего ради?!
Тут я заметил, что по-прежнему сжимаю в руке гранату. Кряхтя, я поднялся, подобрал автомат, вернул на пояс «стечкина» и нож, потом вышел во двор. Теперь я улавливал только послесмертный «фон». Живых здесь не оставалось.
