После нажатия на левую сенсорную панель Большое Красное Пятно «внезапно» стало похоже на огромное зеркало.
Кто-то из находящихся на ЦП восхищённо присвистнул.
Зрелище действительно завораживало.
Гигантское — в пару раз больше Земли — «торнадо» переливалось теперь всеми оттенками серого и серебристого, отражая неяркий свет далёкого Солнца… Даже интересно, что скажут по этому поводу астрономы, которым повезёт лицезреть внезапную трансформацию БКП, и не посчитают ли их потом из-за этого сумасшедшими?.. А, впрочем, неважно. Мнение земных звездочётов не имело для меня никакого значения. Главное, что концентратор барьерных потоков работал, и работал в режиме самоподдержки. Штатно отключить его мог только я. Для нештатного отключения требовалось сперва продавить энергозащиту «Авроры»…
— Группам десантирования — приготовиться к сбросу… Командор, включайте отсчёт. Готовность — триста секунд…
— Ни пуха вам, экселенц! — пожелал мне удачи командир крейсера…
Чтобы добраться до шлюза с десботами, хватило двух с половиной минут. Ещё полторы понадобились, чтобы занять ложемент и получить доклады от командиров групп. Последние шестьдесят секунд ушли на выравнивание давления в шлюзовом ангаре. Когда отсчёт завершился, выходные ворота отъехали в сторону, манипуляторы расцепились, и все три десбота, получив внешний импульс, вышли в открытый космос.
Грави-ионные двигатели включились через десять секунд. Три ударных машины одна за другой ринулись к переливающемуся внизу зеркалу перехода.
Коридор отторжения я организовал сразу, как только мы вышли из зоны действия искажающего поля «Авроры». Внутри коридора многократно ослаблялось радиоактивное излучение, сквозь его стенки не проникали крупные физические тела. В определённом смысле, он представлял собой аналог защитной дымки над Флорой, именно её я принял за образец в конструировании. Жаль только, что держать его можно было лишь три минуты. На большее мне просто не хватало энергии.
Включённое барьерное зрение позволяло отлично видеть этот невидимый прочим туннель, протянувшийся к юпитерианскому БКП и искривлённый согласно законам небесной механики. По мере снижения он довольно существенно расширялся, и это давало возможность построить траекторию спуска более рационально, нежели «простая» баллистическая парабола.
Добраться до цели требовалось за максимально короткое время, а значит на максимальной скорости и с максимальными перегрузками. И если последние, благодаря новейшим гравикомпенсаторам, над которыми по моей просьбе хорошо подшаманил инженер-майор Эрлих, люди бы наверняка выдержали, то техника, как бы это парадоксально ни прозвучало, с ними могла и не справиться. В первую очередь, потому что при энергичном скоростном маневрировании боковые нагрузки на стыки, швы и соединения различных деталей нарастали лавинообразно, а при скоростях от тысячи тин в секунду приобретали характер взрыва.
Скорость внутри коридора нам надо было держать не меньшую, причём, на разгонном отрезке она увеличивалась до двух с половиной тысяч, а на этапе торможения падала почти до нуля. Выдержать такие нагрузки могли разве что космические перехватчики, да и то, если они двигались исключительно по прямой. Любой боковой манёвр заставлял их резко снижать курсовую скорость. Про десантные боты и говорить нечего. В обычной жизни от этих «утюгов» требовалось просто доставить десант на поверхность и по возможности поддержать атаку огнём. Космический пилотаж на сверхскоростях в их полётные опции, ясен пень, не входил.
Решить проблему помогли воспоминания студенческой молодости. В память по непонятной причине врезался один семинар, где преподаватель-прочнист как-то, практически вскользь, упомянул о переходных кривых на железной дороге. Что, мол, для того, чтобы нагрузки на входе и выходе в виражи не изменялись рывком, надо укладывать повороты путей по такой кривой, у которой радиус кривизны изменяется линейно и плавно, как функция длины дуги. «Подобный изгиб, — утверждал наш препод, — позволяет проходить любой поворот без существенного снижения скорости». Я, кстати, даже название этой кривой запомнил — клотоида или спираль Корню́.
Конечно, в имперской науке и технике подобные названия не встречались, но суть идеи Эрлих, когда я о ней рассказал, уловил моментально и смог рассчитать нужную траекторию.
Сегодня теория проверялась практикой.
Перегрузки, действительно, росли плавно, поэтому переносить их оказалось гораздо легче, чем при стандартной боевой высадке на планету противника. Типичная ситуация «варёной лягушки», пусть и в хорошем смысле этого слова, когда температуру воды повышают медленно и несчастное земноводное просто не успевает понять, что по факту вокруг уже кипяток.
Судя по приборам, скорости две тысячи восемьсот тин в секунду (в земных мерах это примерно две с половиной тысячи км/с) мы достигли за семьдесят восемь секунд. Ускорение на пи́ке в три с лишним тысячи «жэ», да ещё с изменяемым вектором — такого на моей памяти десантные боты ещё никогда не испытывали. Находящиеся внутри люди — тем более.
Хвала небесам, модернизированные гравитационные компенсаторы сработали на «отлично», снизив реальные перегрузки почти в триста раз, но всё равно — ощущения мы получили незабываемые, как на центрифуге в Звёздном, включённой на максимум. Жаль только, что их ресурс после такого использования сократился примерно в такой же пропорции, поэтому по окончании операции компенсаторы останется, в лучшем случае, утилизировать, а если не в лучшем, то утилизировать вместе с носителями.
Носители, к слову, тоже не подкачали и выдержали этап разгона.
Теперь требовалось проверить и их, и тех, кого на них перевозили, на оселке торможения.
Процесс торможения начался практически сразу по достижении максимальной скорости. Продлился он несколько дольше разгона — на целых пятнадцать секунд. Однако и перегрузки воспринимались несколько тяжелее — из-за отрицательных величин и необходимости тщательной выверки скорости в самом конце пути. Её нельзя было опускать до нуля, но и оставлять на уровне выше земного сверхзвука тоже не стоило. Входить в портал требовалось аккуратно и точно…
В портал мы влетели на двести сорока тянах в секунду, с нулевым ускорением.
Машину предсказуемо тряхнуло (значит, атмосфера за переходом имелась), а дальше пошли доклады с других десботов и по мониторам потекли символы данных…
Включившиеся видовые экраны показывали картину, знакомую мне ещё по четырёхмесячной давности приключениям. Россыпи серых камней, бурые скальные выступы, желтоватый песчаник, перемежающийся потрескавшейся глинистой коркой. Над теряющимся в мареве горизонтом висело оранжево-красное солнце… Привычные красоты Каттарской впадины, раскинувшейся на землях, условно принадлежащих условным Египту и Ливии. Потому что навряд ли местные жители хоть когда-нибудь слышали о таких государствах, а уж о том, что живут на их территориях, и пода́вно…
— Сориентировать карту по магнитным полям, — приказал я, всмотревшись в выстраиваемую компьютером карту местности.
Грави- и радиосканеры всех трёх десботов работали непрерывно, выстраивая топографию местности и сравнивая её с той, какую я прихватил с собой из земных архивов. Отклонения, судя по результатам сканирования, выглядели минимальными. Примерно через минуту стало понятно, где мы находимся и где находится цель. Варианты её атаки были спланированы заранее, ещё на Тарсе. И хотя я, конечно, знал, что любые планы, как правило, идут лесом с первым же выстрелом, но пока этот выстрел не прозвучал, их следовало придерживаться…
К «озеру иблисов» машины неслись на предельно малых, тщательно огибая все потенциально опасные участки, включая оазисы и те низины, где могла скапливаться дождевая вода. Именно там, насколько мне помнилось, можно было легко нарваться на саранчу и безликих.
К цепочке холмов, окружающей озеро и Цитадель, мы подошли с северо-запада. Возвышенность преодолели сходу, без лишних манёвров, рассчитывая, в первую очередь, на внезапность.
