столько уже написано, что утомлять читателя очередной кровавой картиной не стоит. Мечи и секиры поработали основательно. Но кое—что уцелело.
Данут ходил по палубе чужого корабля, внимательно всматриваясь в лица норгов, пытаясь отыскать в них что—нибудь отвратительное и зловещее. Но нет. Видел лишь обычные человеческие лица. Были старики, были и совсем молодые. Встреть он пирата на земле, ни за что не подумал бы, что за добропорядочной личиной, скрывается враг. Опять—таки — никаких существенных отличий ни в одежде, ни в оружие, ни в доспехах. Все, то же самое, что могло быть у человека, либо у орка. Ну, совершенно не за что зацепиться ни взгляду, ни разуму. Значит, нужно посмотреть еще раз. Данут зацепился взглядом за небольшой шрам над левым ухом одного из пиратов. Казалось бы — ну, шрам, что тут такого? Данута смутило, что он был слишком глубоким и правильным. Казалось, поверх ушного отверстия идет еще одно, треугольное. Не поленившись, юноша осмотрел головы еще нескольких норгов и, у всех обнаружил точно такие же шрамы. Или отверстия? Может быть, для «чистоты эксперимента» следовало бы осмотреть тела всех пиратов, но после десятого черепа все стало ясно — дырки есть у всех и они абсолютно одинаковые, словно нанесенные трехгранным стилетом.
— Осмотрел? — поинтересовался Шумбатар, когда Данутспрыгнул на галеру и встал у своего места. — Что увидел?
— Отверстия, — коротко сказал Данут, начавший привыкать к краткой речи орков.
— Я тоже заметил, — удовлетворенно кивнул капитан. — И рот.
— Что рот? — не понял Данут.
— У всех норгов вырезаны языки. Судя по всему — давно.
Данут задумался. В рот пиратам он не заглядывал. А ведь отверстия над ухом тоже выглядели старыми. Вон, его собственные шрамы, полученные в детстве, уже и на шрамы—то непохожи, будто какие—то бугорки и линии...
— Я думаю, — начал юноша, и закашлялся. — Мне кажется, норги делают это с детьми.
— С детьми?!
Лицо Шумбатара было в этот момент таким страшным, что даже Данут, знавший своего вождя несколько месяцев, отошел в сторону. Мало ли что...
Если бы Дануту пришлось написать книгу об орках, он вряд ли бы нашел издателя. В лучшем случае, пришлось бы ограничиться рукописным вариантом. И то... Не найдется такой наборщик, или переписчик, который поверит, что было на самом деле. Если сравнивать с чем—то отношение орков к детям, то лучшего сравнения, как отношения к святым, нет и не будет.
У людей считается нормой пороть детей. У орков детей не бьют. Никогда и ни за какие провинности! Считалось, что телесные наказания унижают будущего воина. «Если Единый дал тебе ребенка, то ты обязан заботиться о нем. А если станешь заботиться плохо — он может взять твое дитя обратно!»
До полгода ребенка носили на руках — даже если приходилось бежать от врагов. Каждый день детей мыли. Мальчика — холодной водой, девочку — теплой. «Мальчики всегда крепче девочек! Девочек надо баловать, им и так приходиться трудно!» Но более всего удивляло, что детям до десяти лет разрешалось делать все, что они хотят. Ребенок мог войти в комнату отца, у которого серьезное совещание и, стоило ему залепетать, как смолкал гомон мужским голосов и, даже Матерые псы с уважением смотрели на малыша. Но — удивительное дело. Казалось, что дети должны вырастать избалованными, но нет. У орков не принято плакать. Даже женщина старалась скрывать слезы, а уж про мальчиков нечего и говорить. Иногда казалось, что у орков не плачут даже младенцы.
Что это? Результат прежней жизни, отголоски того, когда орки действительно вели кочевой образ жизни, и плач младенца мог выдать все племя?
И еще. У орков не существовало сирот. Если умерли родители, детей возьмет близкий родственник. Нет близкого, возьмет дальний. Или соседи. И дети будут жить, в полной уверенности, что живут вместе с настоящими родителями, потому что и от чужих (а чужие ли?) они получат столько любви, сколько нужно детям.
— Помнишь, я говорил тебе о гибели моих родичей? — напомнил Данут, а когда Шумбатар кивнул, продолжил: — Я рассказал не все. Когда я похоронил всех своих близких, то не нашел ни одного мертвого ребенка старше десяти лет. Все малыши — мальчики и девочки пропали.
Орки ненавидели норгов. Но еще не столь сильно, как это могло быть. Норги пока ни разу не нападали на прибрежные поселки, ограничиваясь уничтожением кораблей и, несколько раз убивали всех, кого обнаруживали на рыбачьих жангадах — специальных плотах, предназначенных для ловли и разделывания рыбы.
Жангада уходила в море с запасом соли, специй и изрядным количеством пустых бочек. После путины рыбаки не сразу возвращались домой, а чистили и солили рыбу прямо на месте, а в поселки привозили бочонки, забитые сельдью и корюшкой. На уничтоженных плотах находились лишь взрослые мужчины и женщины.
— Мой ум соглашается с тобой, но мне трудно в это поверить, — глухо сказал Шумбатар, закусывая губу.
— Мне самому не хочется в это верить. И я не верил, искал... У меня был сводный братишка — ну, сын моего отца от другой женщины. Он тоже пропал. И я боюсь, что однажды мы встретимся с ним в бою.
Черные галеры возвращались домой, чтобы с честью похоронить своих павших, а за спинами гребцов гудело яркое пламя. Корабль норгов было решено не брать в качестве трофея и, также было решено не брать с собой ни куска железа, ни колечка с доспехов. Пусть горит все.
Разгром одного вражеского корабля обошелся племени Шумбатара недешево. Данут насчитал семнадцать тел, завернутых в белую ткань, уложенных на штабель бревен.
Все происходило в полном молчании. Не было ни поминальных речей, ни воплей, ни слез. Лишь жрец Единого — высокий старик в белоснежных одеждах, негромко прочел короткую молитву, обещая мертвым покой и блаженство в обители Бога, а в сердцах живых вечную память. Все орки — мужчины, женщины, дети и старики, стояли на почтительном расстоянии, вслушиваясь в молитву, а потом ждали, когда вождь подожжет дрова. Шумбатар, к некому удивлению юноши, не стал брать факел, а разбил об одно из бревен маленький шар — не то из глины, не то из стекла.
Данут, следя за полетом шарика, поначалу решил, что это какой—то ритуал и, преисполненный чувства излишнего любопытства, не стал закрывать глаза. А зря! Полыхнуло так, что парень на несколько мгновений почти ослеп, а потом долго ходил, моргая слезящимися глазами, в
