так и подмывало что-то сказать вслед исчезнувшему богу, но я подозревал, что он может быть ещё здесь. Пусть ему тысячи лет, но в душе он всего лишь вспыльчивый юнец, у которого упрямство лезет через край. И если ему надо, чтобы последнее слово было за ним, мы будем тут переговариваться до конца времён.
Я повернулся, чтобы направиться к выходу. Ну, хоть провожу корабль с Ефимом, помашу ему ручкой на прощание.
Но тут совсем рядом со мной открылся портал во Тьму, и оттуда вынырнул Кутень. Он свалился мне на плечо, тяжело дыша и поскуливая. С его кромешного тела клочками испарялась чернота, и я понял, что цербер ранен. Вот только задор в его глазах, горящих голубым, подсказывал, что это несерьёзно.
— Ммм… ммм… ммм… — промямлил цербер, что-то вываливая мне на ладонь.
Я с удивлением поднял, рассматривая в тусклом свете, чёрный камень.
— Ты где его взял⁈
— Там-там-там, — Кутень дёрнул головой, показывая куда-то в пещеру.
Скорее всего, Вайкул как-то спрятал камень во Тьме. Но достать его можно было, если открыть портал именно в этой пещере. Кстати, Ефим наверняка для этого и хотел заполучить гарпию.
Потом, повинуясь интуиции, я повернул топорище, и приложил находку к одному из символов, который мне показался подходящим. Дерево тут же вспыхнуло жарким оранжевым цветом, особенно ярко в тех местах, где были начертаны руны, и постепенно погасло. Червонное Кольцо на моём пальце тоже отреагировало, испуская чёрные всполохи.
Морката была права. Один камень от Губителя Древа я уже нашёл.
Теперь бы ещё самому понять, что именно я нашёл…
Топорище теперь было инкрустировано чёрным камнем, но его не было видно. Точнее, древесина в том месте, где я его странным образом ощущал, была просто темнее.
Я поскрёб пятнышко. Будто лоб почесал. Чувствую камень, но не понимаю, как он работает… Да расщелину мне в душу!
Стиснув зубы от наплывшего гнева, я помахал дубиной, со свистом рассекая воздух. Ни-че-го.
— Отец-Небо, почему одни загадки? — проворчал я.
Потом подумал, что это глупейшее дело, когда Хморок, бог мрака и смерти, молится светлому божеству. Впрочем, отправило же это светлое божество душу Тёмного Жреца спасать мир?
Угу, отправило… Вселило в тело дремучего варвара, склонного к импровизации.
— Дам-дам-дам, — тявкал Кутень, носясь по пещере вокруг застывшей кикиморы и баламутя воду.
Он то скользил под водной гладью неясным чёрным пятном, то вдруг материализовался, вызывая целый фонтан брызг. Кикимору окатывало несколько раз, но она только фыркала, продолжая бесцельно смотреть в одну точку.
— Значит, вот что за белая грудка? — усмехнувшись, сказал я, когда кромешно-чёрный Кутень застыл, разглядывая светящиеся личинки на потолке.
Размером цербер был уже со взрослую собаку. На его груди сияло крохотное пятно света, будто приоткрыли плотную шторку в тёмной комнате.
Кутень, услышав меня, опустил горящие голубые глаза и довольно затявкал:
— Сам-сам-сам!
Он поднял голову, и пятно на груди вдруг расширилось, захватывая всё больше поверхность его тела. Мгновение — и Кутень исчез в яркой вспышке, заставив меня прикрыть глаза руками.
И снова оборвалась мысленная связь с ним…
— Кутень? — недоверчиво спросил я.
Что-то вспыхнуло за моей спиной. Обернувшись, я увидел цербера, плюхнувшегося в воду. Снова кромешно чёрного, с горящими голубыми глазами.
— Там-там-там, — протявкал он, потом взлетел над ступеньками и исчез в пещере, куда сбежал Ефим.
— Смердящий свет! — только и выговорил я, — Цербер… и ныряет в Свет⁈
Поражённый, я бросил последний взгляд на кикимору и побрёл следом за Кутенем. Что такое Свет, я прекрасно знал.
* * *
Логично, что раз есть Тьма, то есть и Свет.
И если Тьма — это что-то необъятное и кромешно чёрное, то Свет наверняка тоже необъятный, но ослепительно яркий.
Я читал трактаты в Обителях Ордена, разрушенных моей армией. Некоторые фолианты я забирал прямо из рук убитых лично мной монахов. Как же они обнимали их, прижимая к себе и не желая отдавать секреты своей веры… Иногда прижимая так крепко, что некоторым эти руки пришлось просто отрубать.
Признаюсь, тогда я поднимался по ступеням силы, отдав всего себя служению Тьме, и каждая победа приносила мне удовольствие. Открывая страницы, на которых ещё не засохла кровь светоносцев, я жадно вчитывался в витиеватые строки, желая узнать, как свергнуть Отца-Небо в бездну… кхм… к нашей повелительнице Бездне.
Мы, Тёмные Жрецы, с некоторым удивлением узнали, какой именно секрет пытались так сохранить Адепты Света. Как оказалось, способность нырять в стихию светлого божества была ими практически утеряна…
И если мы погружались во Тьму ежедневно, то у Ордена посещение блистательного Света являлось высшей наградой за долгие годы молитв и медитаций. Причём в последнее время этим не могли похвастаться даже их высшие жрицы.
К тому моменту, когда мы атаковали последнюю сохранившуюся Обитель, Орден полностью утратил эту способность.
А ведь раньше, говорят, величайшие Паладины Ордена ныряли в Свет ещё чаще, чем мы, Тёмные Жрецы, во Тьму. И их способности позволяли легко убивать служителей Тьмы.
Я вспомнил Верховную Светлую Жрицу, свою дочь, и поджал губы от непривычного чувства вины. Наверное, она всю свою жизнь положила на то, чтоб хотя бы краешком глаза увидеть этот самый Свет.
Мою проснувшуюся варварскую совесть успокаивала одна вещь. Едва заметная ересь, которую служители Тьмы подсадили в веру светоносцев, появилась задолго до того, как я стал Тёмным Жрецом.
Это был коварнейший и в то же время величайший план — возвести служение добру в безумный абсолют. И Орден Света погубила ересь, которая любое насилие назвала страшнейшим грехом.
Проиграв в древности в жестокой войне, где паладины разбили нас, Служители Тьмы надолго залегли на дно, практически исчезнув, и Орден Света расслабился.
После поражения Бездна приняла решение действовать по-другому…
Это была долгая работа, отдельные слова в светлых трактатах меняли и добавляли не одно столетие. Появлялись нужные пророки, которые являли народу новое слово Отца-Неба, и служители Тьмы тайно делали всё, чтобы о пророках услышало как можно больше людей. Даже помогали им творить чудеса, а иногда умирать мученической смертью.
Строки из светлых трактатов неожиданно всплыли сами собой в моей памяти:
«Если враг ломает твою дверь, открой ему, чтобы он не оставил заноз на пальцах своих…»
«Все мы едины под Небом, мы — кровь этого мира. И нет большего греха, чем причинить боль ближнему своему…»
«Легко простить врага, когда он тебя убил, ведь
