— Ну, что… давайте, братцы, за всех павших — командует Фаренг. Делать нечего, и приходится, выдохнув, глушить эту гадость. Сивуха, конечно, но ничего, прошло нормально, тем более кто‑то подсунул в руку кусок мяса — очень недурная грудинка, похоже. Голова опять закружилась, но уже иначе. А лейтенант, сфокусировав на мне взгляд, продолжает — Значит, ты решил в командиры податься?
— Виноват, вашбродь — стараясь в языке не заплетаться, отвечаю — Я ж не подумал. Просто, место службы менять не хотел. Привык я как‑то.
— Привык?! — Не, вы это слыхали?! — Привык он! — минуты две еще все трое ржут, как резанные, что даже санитар опасливо в дверь сунулся. Потом, утирая слезы, лейтенант повторил — Привык… Ох, ну ты и рассмешил… точно ведь, с Севера… Точно, этих, с Севера — если и повесят — сначала ему душновато, а потом — привыкает… Ну да, теперь тебе по — любому придется хорошо себя проявить. Ты уж не оплошай, мой тебе совет. Капитан ваш — он тебе не спустит ни самой малости, чуть что — все припомнит.
— Буду стараться, учту, вашбродь — отвечаю, а сам уже трехэтажно поминаю, что меня дернуло попроситься обратно в роту. Вижу, что Варс здоровой рукой к здоровенной квадратной бутыли с чем‑то янтарно — желтым тянется, и осмеливаюсь вякнуть — Позвольте отказаться от спиртного — не могу сейчас употреблять, вашбродь, голова еще кружится.
— Ладно — машет рукой Фаренг — Демоны с тобой, не пей, а мы еще немного, и пока хватит. А ты вот что. Раз выписали — ступай к капитану, а то он враз тебе устроит. Но сначала, вот что еще…
Лейтенант лезет рукой куда‑то под койку, но получается плохо, Барген помогает, как может, у него руки целы, а вот башка забинтована — говорили вроде — без уха остался, отстрелили. Достают они таки полевую сумку, и порывшись в ней, лейтенант достает что‑то, протягивает мне — Вот тебе, воин. По праву носи, оно вроде как и не положено не моим солдатам выдавать — а с другого боку — все правильно — ты же каземат сжег, значит, имеешь право.
— Рад стараться, вашбродь! — на автомате отвечаю, и смотрю — чего он мне там протягивает. Однако — ленточка узкая, красно — черная. Кажется, видел я такую у кого‑то из штурмовиков, на плече нашита.
— Это почетная лента за атаку огнем — официально называется 'Кровь и Земля' — а у нас ее все кличут 'Горелое Мясо' — ну, ты уж и сам видел, поди, почему. Нашьешь себе на рукав. И в бумаге я официально тебе напишу, чтоб никакая тыловая тварь не посмела придираться.
— Рад стараться! — снова повторяю — а чего еще сказать‑то?
— Ну, ладно. Иди к капитану — если будет ворчать насчет выпивки — на меня скажешь, мы с ним решим… — Да, погоди‑ка, вот еще что. Ты скажи, откуда ты огнемет знаешь?
— Никак нет, вашбродь, никак не знаю. Оно просто заряжено было, а я что — только навел, да стрельнул. Как‑никак, я артиллерист все же, в оружии разбираюсь малехо. Вот и получилось.
— Ну — ну — хмыкнул лейтенант — Разбираешься. А ведь и картечницу ты починил?
— Так точно, вашбродь. Только, осмелюсь возразить, я ее не чинил — там и чинить‑то нечего было — так, разобрал, да осколок вытащил.
— Ну — ну… — повторил Фаренг — Ладно, ступай, воин! Барген, ты вроде целее всех нас? — отведи его до капитана, а то начнется опять, этот ваш Кане — такая сволочь…
Капитана мы нашли в каземате на нашем еще первом взятом укреплении, где я пулемет чинил. Тоже расслабляющегося в меру возможностей. Так что Баргену и не пришлось меня отмазывать — и пока искали роту все уже выветрилось, и вряд ли учуял бы капитан запах, на фоне своего. Сфокусировав на мне взгляд, Кане махнул рукой, отпуская сержанта, и молча рассматривал меня минуту. Потом поинтересовался:
— И что ты приперся? Морда у тебя зеленая, шатаешься. Я же сказал, как выпишут явиться.
— Виноват, вашбродь. Я сам попросился, чтоб выписали. Нету мочи там быть. Я к вечеру совсем в себя приду.
— А, демона тебе в печенку… — махнул капитан рукой — на кой хрен ты мне сдался, что сейчас, что вечером? Значит так. Плевать я хотел, что там этот лекарь думает. Пошел отсюда, до завтра чтоб не видел я тебя. Жрать накормят, скажешь, я велел… да и не откажут… еды у нас теперь… с перебором.
Он вдруг замолчал, покривился, схватил стакан и жахнул залпом, выдохнул, поднял снова мутный взгляд.
— Пошел вон, я тебе говорю. А завтра, к полудню, уже чтоб полностью, и по форме — был у меня тут. Будет серьезный разговор с тобой, Йохан с Севера. Ступай.
— Есть, вашбродь! — как мог четко отмахнул, попытался сделать кругом, и снова чуть не упал, но удержался, и побыстрее вышел. Ну его к чорту, спьяну еще нарваться не мешало. Разговор у него, блять. Да пошел он…
До вечера успел отыскать свою винтовку и сумку с гранатами, и поругаться с сморщенным ефрейтором насчет формы. Нет уж, нахрен — если я буду на фоне прочих щеголять серой формой, то стану первой мишенью. Просто потому что проще выбрать. Старик все же записал на меня комплект формы, обещав хранить в обозе. А вот револьвера мне, оказывается, не положено — только сержантам, а я пока еще вообще рядовой. Да и не больно‑то и хотелось. Я бы и винтовку сдал в обоз, раздобыл бы чего получше из трофеев. Но пока не стал слишком уж зарываться. Заполнили мы с писарем несколько бумажек — ну а как иначе. И плевать, что завтра все переоформлять заново придется, как капитан оформит меня в должность… Слух конечно уже прошел, пялятся на меня все, по — разному. Борова опять же встретил, тот винтовки чистит — все оружие наше собрали, что смогли. Народу совсем мало осталось, по сути, и не рота, а взвод. Пришибленные все малость, тем более что те, кто в строю остался — они так и остались штрафниками, хотя и вместе со всеми воевали. Но тут дело такое, против судьбы не попрешь. Радует только то, что бои, по крайней мере здесь, и сейчас, закончились. Не похоже, чтобы вот прямо сейчас рванулись вперед, даже подошедшая пехота почему‑то встала лагерем, причем не в казематах, а палатками, да еще на валашском склоне, выпустив впереди себя секреты и егерей рыскать. Драгуны тоже приводили себя в порядок, потери у них серьезные. И что самое интересное — союзные длинные пушки снялись и куда‑то ушли, в тыл. Минометы, правда, остались, да и захваченные орудия драгуны себе приняли, вместо разбитых. Саперы и часть ополченцев осваивали укрепления. А вот у нас как‑то непонятно что. Капитан бухает, взводные, пораненные, в компании штурмовика — тем же заняты. Указаний нет, боеспособность нашей 'роты' околонулевая, состояние пришибленное. Плюнул я на все это, ближе к вечеру отожрался тройной порцией чечевичного супа с салом, и завалился дрыхнуть. А все сапоги — с утра на свежую голову.
