Выскальзывая из-под падающего на меня хрипящего тела, я вкатилась в комнату. И на миг оцепенела: трое дюжих мужиков, усевшись верхом на потерявшем сознание Глазе, деловито связывали за спиной его неестественно вывернутые руки, а еще четыре человека пытались справиться с бешено сопротивляющейся Беатой прямо на обломках рухнувшей койки. Судя по силе наносимых ей ударов, особенно церемониться с ней никто не собирался. Два тела со свернутыми шеями, валявшиеся на полу, были достаточно весомым аргументом для оправдания охватившей матросов злости…
…Прежде чем я успела обдумать дальнейшую тактику боя, в глазницах двух повернувшихся ко мне матросов расцвели рукояти моих клинков. Третий мужик, увлеченно затягивающий последний узел, даже не почувствовал, как я оказалась за его спиной, и умер улыбаясь… Потом я выхватила из ножен, прикрученных к ножке маленького столика в углу, один из клинков Беаты и перерубила позвоночник ближнего ко мне насильника. Следующий что-то почувствовал, так как успел повернуться и, увидев мой взгляд, заорать. А двух последних убила Беата: одному сломала гортань, а второму просто свернула шею… Потом тяжело поднялась на ноги, сорвала с себя куски веревки, которыми ее пытались связать, и обрывки рубашки Глаза и вдруг тихонько захихикала!
Бешенство в ее глазах и безумный смех сначала меня испугали: мне на мгновение показалось, что она сошла с ума!
– Я в порядке! – заметив выражение моего лица, ухмыльнулась она и, ткнув в мою сторону пальцем, буркнула: – Ты себя видела? Окровавленная голая баба! И я окровавленная голая баба! А там, – она показала пальцем в потолок, – куча вожделеющих мужиков… Увидев нас, они умрут от вожделения! В прямом смысле этого слова… Кстати, что с Эриком?
– Пока не знаю… кажется, что-то с глазами… Он ничего не видит! – вспомнив про брошенного в комнате парня, задергалась я.
– Так… понятно… у этого – вывих обеих рук… подержи-ка вот так! – метнувшись к телу Глаза, скомандовала она, перехватила выхваченным из моей перевязи ножом связывающие его веревки и перевернула его на спину…
– Хорошо, что он без сознания! – сноровисто вправляя правую руку, буркнула она. – С одной стороны… а с другой – приложили его что-то уж очень сильно… Ого, и сейчас не пришел в себя… Ладно, позже разберемся…
– Ольгерда и Нейлона потащили на палубу! – вцепившись в неподъемное тело Глаза и перетащив его на целую койку, выдохнула я и, схватив со стола какую-то тряпку, стерла с лица кровь вслед за Хвостиком выскользнула в коридор…
Шторм заметно поутих – корабль, конечно, еще ощутимо качало, но качка уже не мешала передвигаться нормально, не хватаясь на каждом шагу за что попало.
Поднявшись по лестнице на палубу, я дождалась, пока глаза привыкнут к ослепительно яркому солнцу, краешек которого показался над горизонтом, и, осмотревшись вокруг, еле сдержала крик: буквально в нескольких шагах от меня, над волнами с вывернутыми назад руками болтался на веревке Нейлон. Рея, к которой он был подвешен, упруго прогибалась при каждом покачивании корабля, рывком выворачивая и без того наверняка растянутые плечи парня… А вот с Ольгердом дело обстояло гораздо хуже: гомонящие матросы, затянув ему петлю на шее, как раз привязывали веревку к какому-то тросу, видимо, готовясь вздернуть его на рее…
– Эй, мальчики, а вы что, решили нас проигнорировать? – Беата, выпрямившись в полный рост, покачивая бедрами, двинулась мимо меня, опустив руки вдоль бедер… Судорожно сдернув с себя перевязь, я, стараясь не отстать, большими пальцами прижала клинки к ладони, чтобы спереди их не было видно, и, собравшись с духом, сделала первый шаг на палубу…
Идти под взглядами пожирающих мое тело мужчин оказалось совсем не трудно – откуда-то появилась плавность шага и какая-то легкость. А когда к Беате потянулись первые похотливые руки, я почувствовала, что схожу с ума: оскаленные сначала от желания, а потом от смертной муки лица матросов размазались в какие-то полосы и бесформенные пятна, а мои руки с ножами задвигались как будто без моего участия…
Я не знаю, сколько времени продолжалась эта резня: я пришла в себя только тогда, когда некого было бить… Залитая своей и чужой кровью, рядом со мной, на самом носу корабля, стояла Беата и улыбалась восходящему солнцу…
– Эй, стриптизерши! Может, хватит загорать? – Голос Ольгерда за спиной вывел нас обеих из оцепенения, и мы, вспомнив про него и Нейлона, бросились им на помощь…
Ухмыляющегося Коррина удалось освободить без особых проблем, а вот стянуть на палубу Нейлона долго не получалось: нам просто не хватало сил подтянуть его повыше, чтобы можно было как-то до него добраться… Пришлось ждать, пока у Ольгерда восстановится кровообращение в руках и ногах. После этого дело пошло намного быстрее, и прокусившего насквозь губу парня кое-как втащили на палубу и развязали…
– Вино пили? – поинтересовался у нас Ольгерд, удостоверившись, что, кроме нескольких сломанных ребер и растяжения обоих плеч, у Нейлона нет других повреждений.
– Какое вино? – непонимающе поинтересовалась я, оттирая кровь с повернувшейся ко мне боком Беаты, чтобы дать мне возможность обработать несколько неглубоких порезов, и с интересом рассматривая безумный по красоте рисунок на ее груди и плече.
– Которое принесли на ужин!
– Нет! Я его не люблю… – буркнула я и, осмотрев очередной порез, заключила: – Ничего серьезного… И тут только рассечена кожа… А это что за рисунок?
– Ошибки юности… – холодно рявкнула Беата, потом хмыкнула и, вдруг обняв меня за плечи, притянула к себе: – Прости, я не люблю об этом вспоминать… но попозже обязательно тебе расскажу, ладно? Спасибо тебе, девочка! Если бы не ты, это плавание было бы для ребят последним… а для нас с тобой – первым в череде долгого и беспросветного рабства… Пойдем к нашим мужикам что ли?
– И не мешало бы привести себя в порядок и одеться… – скривившись от боли, подсказал Нейлон. – Кстати, Ольгерд, а что такое стриптизерши?
– В Москве, откуда Глаз и Маша, есть такие таверны, где красивые девушки под музыку раздеваются перед мужчинами за деньги… Вот их так и называют…
– Хочу в эту Москву! – попытался засмеяться парнишка и взвыл от боли в ребрах. – А то тут с музыкой как-то не очень… И начало я проглядел…
– А я хочу мороженого! – выпятила губу Хвостик. – Неужели мы с Оливией не заслужили по батончику-другому?
– Марш одеваться! – Ольгерд отвесил сестре увесистый шлепок по круглой попке и, притворно насупив брови, страшно посмотрел на меня. А потом, вздохнув, признался: – Я бы тоже туда смотался… Черт, я там провел не самые худшие годы своей жизни… Быть может, еще удастся…
