– Проверим, – сдался Дед. – Таки убедил. Будем брать. Но учти, капитан, чтобы ни царапины! Работать аккуратно и вежливо до тошноты!
– Он же провокатор. – Рабинович взглянул на командира исподлобья. – Да еще такого масштаба.
– Вот поэтому и аккуратно. Дело будет громкое, все должно быть в полном соответствии букве закона. Куртку где взял?
– Как по учебнику, под ванной была спрятана.
– Туда и верни. Как бы найдешь при обыске. Все экспертизы повторишь. Понятых не забудь.
– Товарищ полковник… – Рабинович взглянул на шефа чуть укоризненно. – Таки не первый раз замужем.
– Ладно, ладно. – Дед махнул рукой. – Ордер через час в канцелярии заберешь. И вот что, капитан Рабинович, возьми–ка с собой Воронцова. Для пущего психологического эффекта. Ты за реакцией Грина проследишь, а Ворон, глядишь, прозреет, уверенности наберется. А то если майор еще и в трибунале мямлить начнет, как мямлил у меня на допросе: «Может, он, может, не он», полная ерунда получится.
* * *
Подстава была выполнена качественно, грех жаловаться. А предъявленное Грину обвинение читалось легко и занимательно, как последняя глава детектива, когда сыщик собирает в комнате всех фигурантов дела и сначала излагает факты, а затем складывает их в нужном порядке, убедительно доказывая, что девять из десяти присутствующих не могли совершить данное преступление, поэтому виновен именно садовник. То есть мистер Грин.
Возразить Грину было нечего, да и не очень–то он стремился возражать. Все шло в точном соответствии с предвидением. Это настолько впечатляло, что Филипп просто не смог бы ничего возразить, даже если бы захотел. Нет, при аресте он, конечно, повозмущался, но недолго. Когда к нему в кубрик набилось человек двадцать особистов, понятых и бойцов из группы Ворона, Грин заявил, что не понимает, в чем дело, что будет жаловаться по команде и вообще это беспредел, однако, увидев расширенные от ужаса глаза Вики, он умолк.
Во всей этой затее худшим было то, что Грин шел на одно небольшое (в мировом масштабе), но реальное предательство. Он предавал Вику. Впервые, зато навсегда. Ведь даже когда все образуется, когда выяснится, что Филипп никакой не провокатор, ему не будет прощения. Пусть даже сама Вика его простит, сам себе Грин такого простить не сможет, он знал это точно. Но и поступить иначе он тоже не мог.
Или не хотел? В памяти сам собой всплыл первый вечер после возвращения Вики. Тогда Грин размышлял, как изменилась она, каким стал он сам и насколько сложно им будет привыкать друг к другу заново. Чем были те размышления? Подсознательными приготовлениями к разрыву? Предчувствием неизбежного? Поиском убедительного повода для предательства?
«Поздно искать оправдания, Рубикон перейден. Когда–нибудь Вика поймет и, возможно, все–таки простит. Или хотя бы просто поймет, что другого пути не было».
Примерно так думалось Грину, когда серьезный до комичности капитан Рабинович лично застегивал наручники у Фила на запястьях, а хмурый Учитель пытался успокоить впавшую в тихую истерику Вику. Нет, она не плакала, просто была в шоке, отчего ее трясло, как приговоренного на электрическом стуле.
И хорошо, что не плакала. Грин точно знал, что игра стоит свеч и в то же время не стоит ни одной из Викиных слезинок. Такой вот парадокс.
«Выдержав испытание, ты станешь великим героем, Грин, – торжественным тоном заявил не вовремя проснувшийся голос извне. – Я это предвижу».
«А я предвижу, что ты просто пытаешься меня подбодрить. Ведь твои предвидения избирательны и краткосрочны, ты сам говорил. Не трудись, я и без тебя знаю, кем стану и почему. Испытания тут ни при чем. Они закаляют характер и, как известно, делают нас сильнее, если не убивают. Но великим они никого не делают. Величие героя определяется величием его врагов, только и всего».
«Глубокая мысль».
«Жаль, не моя. И вряд ли она когда–то будет применима к моей скромной персоне. Я собираюсь лишь сделать то, для чего, видимо, и родился. Подготовить почву для того, кто сумеет сравниться с врагами».
«Нет, Грин, схалтурить не получится. Ведь врагом для тебя отныне становится почти весь мир. От Вики и бойцов Ворона до чужаков – Магнуса Арта Первого, главы змеиного клана, и Шу Лай Яна, главы клана виверров. А где–то между ними затаился еще и настоящий провокатор, тоже довольно крупная и коварная фигура. Тебе придется победить их всех. Людей – морально, чужаков – в бою. Ну, и кем ты будешь после этого? Разве не героем?»
«Все, хватит! Тошнит уже от пафоса. Не мешай арестовываться».
На самом деле Грина не тошнило. Да и если бы тошнило, он вряд ли заметил бы это. Конкретно в тот момент ему вообще было по барабану практически все, что с ним происходило, происходит и произойдет. Он временно плевал и на высокую миссию, и на величие врагов, и на предсказания мистических союзников. Когда он покидал кубрик, его волновало и мучило только одно: ему было очень стыдно перед Викой.
Даже когда за Грином захлопнулась тяжелая дверь карцера, в душе у него не появилось никаких эмоций, кроме стыда, а в голове никаких мыслей, кроме строчки из песни: «…Я пришел сюда сам, и мне не уйти, потому что именно здесь сходятся все пути…»
9 Москва, сентябрь 2014 г
Учитель постучал в дверь кубрика 112, подождал немного и постучал снова. Вика подошла только после третьей серии бодрых постукиваний. Она приоткрыла дверь на дюйм, заглянула в щелку одним глазом, но, увидев, что это Учитель, открыла дверь полностью.
– Входи.
– Ты готова?
Лейтенант вошел и смерил Вику оценивающим взглядом. Пока она была не готова ни к подвигам, ни к обороне. Стояла перед Учителем в трусах и майке, понурая, с всклокоченными волосами, припухшими веками и воспаленными глазками. Но вряд ли она недавно встала. Скорее не ложилась. Или легла, да так и проворочалась всю ночь без сна. Учитель молча покачал головой, открыл дверь в душ и отвел туда Вику за руку.
– Разденешься сама?
– Кофе сделай, если не трудно, – тихо попросила Вика и, не дожидаясь, когда Учитель выйдет из ванной, стянула майку и взялась за трусы.
Лейтенант покачал головой (ох, уж эти барышни в печали!), вышел на кухню и щелкнул выключателем чайника. В таком простецком отношении Вики к Учителю не было ничего особенного. Во–первых, он годился ей в отцы (в очень молодые, ему было чуть за сорок, а ей слегка за двадцать, но все–таки), во–вторых, они как–то сразу нашли общий язык, и, в–третьих, только Учитель открыто поддержал Вику, когда она отказалась поверить в предательство Грина. Как считал Учитель, для близкой дружбы без интима причин вполне достаточно.
