— Я понял, господин, не утруждайтесь. О даме будут заботиться, как были бы это вы.
Теофил кивнул, с благодарностью глянув на верного слугу:
— Я постараюсь вернуться быстрей.
— Ну, что там? — буркнул в переговорник Иван, переминаясь от нетерпения у стен монастыря. Ян подпирал камни спиной и поглядывал вокруг. Первая точка выхода приближалась, а бойцы с места не сдвинулись. Ни в Каркасоне, ни в округе о Стасе не слышали, ничего подозрительного не видели, и ни о чем из ряда вон не слыхали. Маяк упорно молчал, навевая своим штилем уныние. Очередной монастырь и очередное «ничего» уже значительно раздражало.
Иван осел у кладки:
— Ничего. Н-да-а.
— Потеряли?
Федорович хмуро покосился на бойца и выдал в переговорник:
— Сворачиваемся и уходим в южные зоны.
— Капитан, можно поискать в Мюре.
— Отставить, рядовой Чижов. Идем в Пампье и Мирпуа.
— Почему?…
— Потому что приказ!
— Есть, — прозвучало недовольно.
— Переживает, — вздохнул Ян и опять удостоился хмурого взгляда Ивана: а кто нет?
Стаська, малышка, где же ты черт тебя дери!!
— А почему, правда, в Пампье? — потопал за капитаном Пацавичус.
— Потому что Иштван мог напутать. Для него что Каркасон, что Тулуза, что доминиканец, что григорианец, одинаково, а Вельковскому, с которым он ходил — нет. Маршрут был: аббатство цистерцианцев под Каркасоном и бенедиктинцев под Пампье.
— Ясно.
— Тогда не задавай тупых вопросов!
К вечеру, объехав округу Мирпуа, они, наконец, вышли на след Ферри. Тот пил в аббатстве святого Бенедикта под Пампье в обществе двух монахов. Щедро отсыпав настоятелю, Теофил и Федерик получили место за столом, кувшин вина и сносный ужин.
Озвар с аппетитом вкушал поданное, а Локлей крутил кубок с вином в руке и пристально рассматривал мужчину, от которого зависела жизнь ангела. Молод, но далеко не юн, лицо обветренное, заросшее щетиной, мрачное, взгляд тяжел и полон ненависти и презрения. Мужчина был пьян, но продолжал накачивать себя. Возможно, это и остановило Теофила от поспешности. Меньше всего ему хотелось доверяться пьяному, еще меньше доверять ему же жизнь дорогой ему женщины. Одна мысль, что это пьяница притронется к ней, вводила его в ярость. Но есть ли выбор?
— Ты уверен, что это он? — тихо спросил Озвара, качнувшись к уху друга.
— Угу, — заверил тот, зыркнув на любимца графа Тулузского. Тот глянул в ответ, как придавил, сжал кулак:
— Что уставился?
— Полегче, — посоветовал Федерик, мгновенно напрягшись. — Не хочу учить вас манерам, поэтому прошу не вынуждать!
— Тише, монсеньоры, вы в святой обители, — напомнил им монах.
— Конечно, — с кривой усмешкой качнулся Иоана, покосившись на толстяка. — Никаких разборок! Слава Божья и все такое.
Вышло уничижительно и слишком откровенно презрительно. Монахи заерзали, не зная стоит ли взывать к благочестию пьяного, и дружно промолчали. Теофил насторожился: «разборки» — что за слово? Византийское? Возможно, это знак и Федерик действительно не ошибся, тогда не стоит ждать.
— Вы Иона Ферри? — спросил, уставившись в, на удивленье, ясные глаза мужчины.
— Ну, — прищурился тот, смерил графа взглядом и потянулся за кувшином.
— Не стоит, — отодвинул тот заветное пойло. — У меня к вам предложенье.
— А не пойти б вам с ним?…
— Нет, ну, каков! Ты это стерпишь?! — возмутился Федерик. — Позволь я научу зазнайку манерам!
— Нет, — придержал друга за плечо. — Поди во двор и подожди нас. Прошу!
— Твое дело… Однако!…
— Федерик! Прошу! — повторил с нажимом и взглядом почти приказывая: выполни мою просьбу, что тебе стоит?
Иона внимательно наблюдал за господами, забавляясь их снобизму. Петухи — фанфароны. Хотя это, слева, вроде ничего.
Озвар встал, недобро глянув на пьянчугу и, вышел. Теофил подвинулся к Ионе:
— Я слышал вы лекарь-чародей.
— Сплетни, — заверил тот.
— Мне нужна ваша помощь.
— "Мне" — кому?
— Граф Теофил Локлей, — кивнул, так чтобы ни свою, ни его гордость не задеть.
— Теофил Локлей, — протянул Иона, изучая мутную жидкость в кубке. — Наслышан. Как же. Знатный сеньор, отпрыск известного рода из Арагона. Что вы здесь делаете? Ваш замок стоит у Пиренеев, поближе к графству отца и привечает всех кому не лень. Но мне без надобности ваша милость.
— Я знаю, вам благоволит сам Раймунд Тулузский.
Мужчина с усмешкой глянул на него и стало ясно — ему ровно на все благоволения разом, вообще, на все: на мир, людей, себя и Бога.
— Вам плохо?
Иона сморщился, пытаясь понять, чем вызвано сочувствие в голосе мужчины и подумал: не оскорбиться ли, но вместо этого хрипло рассмеялся:
— Что вы! Мне смертельно хорошо!
— А мне плохо.
Смех Ионы смолк. Мужчина уставился в глаза графа и почувствовал легкий укол вины. Что-то было в них знакомое, боль, наверное.
Ферри залпом осушил кубок, взял кусок хлеба, гоня наваждение: плевать, в конце концов, кому и как. Он не святой, чтоб всех жалеть и не аббат, чтобы выслушивать исповеди. К чертям все!
— Я слышал, ваша жена умерла… моя же умирает. Я знаю, только вы способны ей помочь. Поэтому прошу, любая цена, любая услуга — я отплачу, но помогите.
Нотки глубокой печали сродной отчаянью, не понравились Ионе. Ему привиделась Иоланта, мертвая, лежащая со свернутой шеей в овраге и собственные чувства в тот момент. Оглушительное горе, когда, как душу на изнанку вывернули и вырвали. Потеря за потерей, им несть числа и сил нет их терпеть. А люди в слепой гонке продолжают мчать за золотом и положеньем, рвут глотки за своих Богов, попирая самое важное — своих близких и любовь что единственно дана душе как Свет и Бог. Даже катары, уж как он не был к ним лоялен, того не понимали, в тупую проповедуя amor.
Нет, Иоланту он не любил, но свыкся с ней, принимал как данность ее любовь, ждал первенца и просто жил. И лишь когда потерял, понял, каким был идиотом, и заливал теперь не боль потери, а свою вину.
А этот, видимо, любил…
— Что же с вашей женой, господин граф?
— Ее избили, — с трудом выдавил Теофил.
— Вот как? — усмехнулся: а мы похожи! — Как же вы это допустили и кто посмел?
— Долго объяснять, — мужчина отвернулся. Он не привык откровенничать с кем-то и вынужденность подобного тона разговора раздражала его.
— Тогда выпьем, — налил себе еще вина, отсалютовал. — Поверьте, господин граф, вашей голубке будет лучше на небесах, чем на этой земле. Не мучайте и отпустите. То эгоизм в вас говорит…
И смолк — Теофил не сдержавшись, схватил его за горло и встряхнул.
