«Стойте! – закричал Роберт Фицрой. – Ни с места!»
Но он не сказал ни слова, ни одна мышца не подчинялась его воле.
Поскольку сейчас – понял он без страха и отчаяния, разве что с легким удивлением – сейчас другая воля подчинила его себе.
Он опустился на колени, рядом встал на колени судовой врач Бенджамин Байно. И две фигуры с чудовищными горбами на спине тоже склонились перед тьмой, которая медленно потекла из дверного проема.
Смотреть на нее Фицрой не отваживался, поэтому не сводил глаз с «баклажанчиков», которые висели, обхватив плечи и шеи Мэттьюза и Мартенса. Для чего бы ни использовались в естественных условиях клювы этих осьминогов, сейчас они сжимали мертвой хваткой шеи миссионера и художника. Однако Фицрой не сомневался: те подчиняются Улиссу и Атланту вовсе не из страха. Мысли его каким-то невероятным образом вдруг оказались не то чтобы переплетены – скорее совмещены в неком едином пространстве и времени с мыслями и побуждениями Мэттьюза и Мартенса. Он ощущал физическую усталость обоих, растерянность преподобного, острое любопытство художника. Но кроме того, он проникал в мысли тех двоих, что сидели сейчас на плечах его людей.
Тех двоих, что прежде проникали в сны его команды. Тех, кто подчинил своей воле Мэттьюза и Мартенса. Тех, кто заставил вахтенных «забыть» о спуске вельбота. Тех, кто даже сейчас горевал о гибели своих собратьев во время непредвиденной катастрофы.
Тех, кто проделал невообразимый путь, дабы найти этот остров именно в эти дни.
Мысли капитана путались, сталкивались с чужими, но больше всего мешал ему мотивчик, который отчего-то вдруг решил именно сейчас вспомнить Бенджамин Байно. Одна из фривольных песенок, о красотке с кривыми ногами, мохнатыми подмышками и черными зубами – той, которая всех милей матросу, вернувшемуся из дальнего плавания. Песня эта удивительным образом прочищала мозги, и Фицрой понял вдруг, что способен пошевелить пальцами правой руки.
В этот момент краем глаза он заметил некое движение – и не сдержавшись, глянул туда. Мгла, что наползала из проема, на миг всколыхнулась – и оттуда наружу выпросталось нечто живое или по крайней мере нечто, способное передвигаться и мыслить. Если прежнее положение напоминало Фицрою нечаянное переплетение пальцами с чужой рукой, то сейчас ему показалось, будто на эти руки – его, художника, миссионера, врача и двух моллюсков – разом наступила исполинская ступня.
Мысли этого создания были просты: Голод, Боль, Ненависть. Нечто подобное, наверное, испытал бы тот, кто сумел бы заглянуть в голову раненной улитке – вот только улитка эта была размером с гору.
Восторг и предвкушение, которые исходили от головоногих, сменились изумлением, затем – паникой. Оба соскользнули со спин своих носильщиков и вскинули щупальца, клювы их клацали, но то, что вышло из проема, – Фицрой не знал, заметило ли оно вообще этих двоих.
Оно перетекло-шагнуло вперед, и волна смрада захлестнула капитана. Он закашлялся, прикрываясь рукой. Рядом вскочил на ноги Байно, в руке блестел хирургический нож.
– Хватайте! – Врач махнул рукой, и в первый миг Фицрой решил было, что тот хочет напоследок отомстить головоногим. Все это не имело ни малейшего смысла: явившееся из мрака создание поглотило бы их раньше. Их всех, без разбору.
– Спасайте преподобного! – Байно бросился к художнику, прямо навстречу волне слизистой, зловонной плоти.
И та на мгновение замерла – а после потекла куда-то вбок. Туда, откуда прозвучали выстрелы и голоса.
«Неужели Оно обратило внимание на пули или на крики?»
– Нет, – ответил на невысказанные мысли капитана Байно. – Свет! Разве вы не чувствуете?..
Теперь, когда Байно сказал это, Фицрой действительно чувствовал Его Гнев. Создание двигалось с величавой медлительностью к склону, на котором размахивали фонарями Дарвин и Филлипс.
– Быстрее, сэр! Попытаемся унести их…
– Черта с два! – рявкнул вдруг Мартенс. Он с трудом поднялся и повел плечами. Сплюнул. – Если речь о том, чтоб унести отсюда ноги, вам обоим еще придется постараться, чтобы догнать меня. Эй, преподобный, вы как?..
Мэттьюзу было хуже, чем ему. Бледный, словно мраморная статуя из собора св. Павла, он дрожал и мотал головой, из уголков рта стекали две мутные струйки слюны.
– Берите его под руки. – Проходя мимо моллюсков, Мартенс небрежно пнул ближайшего: – Ну что, наслаждайтесь теперь! Благоволейте, поклоняйтесь!
Тот судорожно взмахнул щупальцами, но даже не попытался прикрыться. Лишь выкрикивал две жалобные повторяющиеся ноты, снова и снова…
До берега добрались на удивление быстро. За спиной, во тьме, слышно было, как ступает, оскользаясь на изломанных плитах, тварь. Дарвин и Джезайя разделились и сбивали ее с толку, размахивая фонарями.
– Чертов Уилкинсон! Сбежал! Сэр, он сбежал!
– Вижу, Байно, не кричите. Но он оставил нам лишнюю пару весел и второй вельбот. Стреляйте в воздух! Дадим знать Дарвину и Филлипсу, что пора возвращаться.
Фицрой промолчал о том, что он лишился того ощущения, которое вело его к острову. Искать «Бигль» придется самим, наудачу, – но сейчас у них имелись проблемы посерьезней.
Дарвин и Филлипс не замедлили явиться, оба были запыхавшиеся и изрядно напуганные.
– Вы обратили внимание? Похоже, мы имеем дело с уникальным…
– Господи, Дарвин, это в конце концов непорядочно! Мы тут все едва не передохли от страху, а вы, похоже, в полном восторге, – ну так хотя бы держите его при себе. На весла, на весла, что вы стоите?! Даже это ваше «уникальное» пошевеливается бодрее вас.
Они отплыли, когда тьма на горизонте уже начала рассеиваться, таять. Остров исчезал вдали – увы, не так быстро, как им бы хотелось. В сумерках было видно, как то, что явилось из древних подземелий, входит в воду и плывет за ними, с неожиданным и пугающим проворством.
– Гасите чертовы фонари! Э-э-э… Вы уж простите, капитан, что я распоряжаюсь…
– Заткнитесь и гасите. И берегите дыхание.
– Есть, сэр! Сэр! Смотрите, а это что ж, вонючка Уилкинсон? Он, не иначе! Эй, сукин ты сын, ну что, далеко ушел, а?
– Заткнитесь и гребите, Мартенс!
Они видели второй вельбот и Уилкинсона, который работал веслами как ополоумевший. И хотя старались изо всех сил, не сумели уйти достаточно далеко. Видели то, что случилось с ним через некоторое время. Когда его настигла тварь с острова.
Покончив с Уилкинсоном, она отправилась за ними – плыла, вздымая с каждым взмахом исполинских конечностей волны, то выныривая над поверхностью, то погружаясь с головой. Все шестеро без устали работали веслами, поэтому вынуждены были смотреть на Него. Лишь Мэттьюз сидел спиной к корме и дрожал, обхватив себя руками.
