Палач, наверное, обливал пилота водой – чтобы пытка электрическим током была эффективнее. Вон и ведро пустое. И теперь вертухай стоял в луже, и в той же самой луже валялись электроды с зажимами-крокодилами. Достаточно повернуть тумблер на аккумуляторной батарее… Одно «но» – Олька Зяблик умудрилась вступить в ту же лужу.
– Оленька, – ласково попросил Контейнер. – Сделай, пожалуйста, шаг назад.
Боевой Зяблик удивилась, но просьбу выполнила. Контейнер нагнулся и крутанул тумблер. Раздался треск, сверкнул электрический разряд. Вертухай взвыл, выронил пистолет и рухнул на четвереньки в наэлектризованную лужу. Контейнер подождал, пока камеру пыток заполнит вонь горелого мяса, и выключил ток.
Вертухай поджарился. Олька убрала оружие и подошла к пилоту.
– Не жилец, – сказала она. – Если мы снимем его с крюка, умрет от кровотечения. Если не снимем – тем более умрет.
– Приведи его в чувство, – попросил Контейнер.
Олька Зяблик схватила бедолагу за верхнюю губу и сильно крутанула. От острой боли пилот очнулся.
– Слушай меня внимательно, – сказал Контейнер. – Я – Контейнер из клана Листонош. Нет, нас не перебили. По крайней мере, не до конца. Мы хотим уничтожить Союз Вольных Городов Крыма. Нам нужна помощь лапутян. Где ваша база? Как вас найти?
Пилот обвел Контейнера мутным взглядом, остановившись на повязке с эмблемой Серебряной Маски.
– Да пошел ты, – харкнул он кровью. – Вертухай хренов, подстилка материковая!
– Черт… – Контейнер сорвал повязку. – Это камуфляж, маскировка! Где ваша база?
Пилот помотал головой.
Олька взяла его голову в руки и подняла лицо.
– Ты умрешь, – сказала она парню. – Мы не можем тебя спасти, крюк сидит слишком глубоко. Но вопрос в том – зачем ты умрешь? Напрасно или принеся пользу всему Крыму? Поверь нам. Мы на твоей стороне.
Что-то было в голосе Ольки – отчаяние, наверное – что заставило умирающего пилота ей поверить.
– Чатыр-Даг, – выдавил он. – Ищите Лапуту на Чатыр-Даге…
Это были его последние слова.
Контейнер бережно снял труп с крюка, уложил на пол. Не было даже возможности похоронить его по-человечески. Ни его, ни Раису Петровну, никого из десятков погибших друзей.
Такая жизнь.
– Вперед, – сказал Контейнер. – Пора покинуть Керчь. Как-то мне тут надоело. Собираем отряд – и на Чатыр-Даг!
Бандеролька очнулась в небольшой комнате без окон. Под потолком горела блеклая лампочка. Голова раскалывалась, и очень хотелось пить.
Голые бетонные стены, бетонный низкий потолок, ведро без крышки в углу, вместо кровати – комковатый полосатый матрас. Бандеролька осторожно села. Ага, и дверь есть. С закрытым смотровым окошком.
Она была в камере, причем одна, без друзей. Как их сюда доставили, как втащили в камеру – не помнила. Слегка подташнивало, и Бандеролька сделала вывод, что у нее несильное сотрясение мозга.
Она с трудом поднялась, пошатываясь, добрела до двери и забарабанила в нее:
– Эй! Я пить хочу!
Окошечко скоро открылось, но кто по ту сторону, Бандеролька не увидела.
– Заткнись.
– Я пить хочу.
– Перебьешься. Не сдохнешь.
И окошечко закрылось. Бандеролька вернулась на матрас и села, притянув колени к груди и положив на них голову. «Интересно, а вездеход бросили или забрали? В нем дневники Пошты… И что стало с Верховцевым, Марикой, Игорем и Владом? Неужто их поймали? А с минчанами?»
На главный вопрос, кто и зачем их взял в плен, Бандеролька надеялась получить ответ в ближайшее время. Совершенно прозрачная и классическая тема: не дают пить, чтобы сломать. Могут еще лишить сна. Но до этого проведут первичный допрос, потом уже будут «дожимать». И если все сразу выложить – не поверят…
Но что выкладывать? Они знали, откуда ехали листоноши, знали, что Верховцев – попутчик, не член клана, знали, что куда-то подевалась половина отряда, но понятия не имели – куда. Или проверяли?
Ладно. Если следовать банальной логике, спрашивать будут сперва общее: кто, откуда, сколько лет, цель путешествия. И если на биографические вопросы Бандеролька готова была отвечать, то о Бункерах Возрождения, наверное, этим бандитам знать не следовало. Они наверняка связаны с Серебряной Маской, а от него ничего хорошего ждать не приходится.
«Только бы не вздумали насиловать, – подумала Бандеролька. – Я же не дамся. Буду сопротивляться, пока не убьют. А остальное можно пережить. И пытки можно. Главное – разыграть, что мне очень больно. Им совершенно не обязательно знать правду о болевом пороге листонош. И лишь бы на моих глазах не мучили друзей. Кайсанбек Аланович, Марика, Игорь, Верховцев – обычные люди… даже Влад, при всей его подготовке, имеет ту же проводимость нервных волокон, и боль отключить не сможет. Ладно, допустим, команду Верховцева им поймать не удалось, но Кайсанбек Аланович…»
Ожидание тянулось и тянулось. Бандеролька осознавала: это сделали специально, чтобы она успела себя как следует накрутить, понавоображать себе ужасов и поверить в них. Она попробовала успокоиться, начала дышать под счет: на четыре – вдох, задержка, выдох. Еще попыталась переключить мысли, уйти в воспоминания о доме, о прошлой жизни. Как ни странно, получилось. Бандеролька даже задремала, убаюканная уютными воспоминаниями.
Дверь распахнулась, скрипнув:
– Встать. Руки за голову. Мордой к стене. Пальцы на затылке. На меня не смотреть! Не смотреть, я сказал!
Бандеролька повиновалась. Ее по-прежнему слегка шатало, но идти она могла.
– Налево! Налево, я сказал, развернулась быстро! Вперед! Потопала! Живо! Руки на затылке!
От воплей охранника голова у нее разболелась еще сильнее. Тем не менее, Бандеролька замечала и анализировала происходящее: большой коридор, база явно подземная, освещение яркое, искусственное. Множество дверей, и не все – от камер. Много людей, мужчины в форме с непонятными шевронами, Бандеролька раньше таких не видела, некоторые – вооруженные, в брониках. И оружие, и снаряжение – по высшему разряду.
Это не бандиты. Точнее, это – не просто бандиты. Это какая-то неучтенная сила, новый фактор в картине мира. Их слишком много, они слишком военные, чистые и сытые. Будто из прошлого…
Бандеролька дошла почти до конца коридора. Ей снова приказали встать лицом к стенке, отперли дверь и, грубо взяв за плечо, втолкнули листоношу в помещение.
В кабинете, за столом красного дерева, под портретом какого-то сморчка в костюме, сидел мелкий и крайне неприятный тип лет шестидесяти, а то и больше, барабанил пальцами по столу и очень, очень ласково улыбался.
И вот теперь Бандерольке стало по-настоящему страшно.
