– Старая ты сволочь, – прошипела Бандеролька, чувствуя, как что-то в ней переворачивается.
Наивная вера в людей и победу разума, кажется, приказала долго жить. Бодрящий цинизм омыл восприятие.
Бабка заквохтала. Бандеролька не вслушивалась в ее бормотание.
– Старая ты облезлая развалина! Внуков, небось, заела, в могилу свела? Дети тебя знать не желали, ждали, когда помрешь? Невестка ревела по ночам, да? Да так тебе и надо!
Болтушка, кажется, увеличилась в размерах и поперла на Бандерольку. Оружия не было. В способностях бабки листоноша не сомневалась: растопчет, глаза выцарапает, а мужики, скованные культурным запретом на убийство пожилой женщины, и пальцем не пошевелят. Бандеролька подхватила камень и запустила в бабку.
Обломок известняка прошел мимо – бабка уклонилась с неожиданной для ее возраста и комплекции скоростью. Бандеролька потянулась за следующим обломком, болтушка внезапно оказалась рядом, слышен был ее запах – нафталина, приторных духов, лака для волос и гнилых зубов.
Бандеролька зажмурилась и опустила камень на голову бабке.
Хрустнула кость и стало тихо. Она осторожно открыла глаза: болтушка валялась грудой тряпья у ног.
– Хренасе, – пробормотал Телеграф, – хренасе…
– Сильна, – подтвердил Иванов. – Из наших так только Пеева может.
– Я ее что, убила?
– Оглушила. Но это не беда, – обрадовал сталкер, – кровь есть, сейчас вылезет падальщик и заберет.
– Кто?! – поразилась Бандеролька.
– Падальщик. Насекомое с человека размером, на заду – раздвоенный хвост, вроде вил. Накалывает раненых или больных, утаскивает к себе и личинок в них откладывает. Так что бабка теперь – просто консерва.
– Может, добить? – засомневался Телеграф.
– Я не смогу, – развел руками Иванов. – А вы?
– Нет, – сказала Бандеролька. – Не смогу. Точно унесет ее падальщик?
– Абсолютно точно. Здоровых не трогают, а больных – всегда.
– Сурово у вас здесь, – заметил Телеграф, с брезгливой миной отходя от бабки.
– Не суровей чем у вас, листоноши, – ответил Иванов.
* * *
– Но как ты догадался?
Они убрались подальше от тела бабки, Иванов, кажется, начал ориентироваться, и Телеграф решился задать волнующий его вопрос.
– Ну, во-первых, ты начал говорить. И язвы твои смылись. Двигаетесь вы не как торговцы, а как бывалые воины. Во-вторых, мало кто способен убить бабку. Я серьезно. А кто может? Правильно, другие мутанты. А вы внешне на мутантов не похожи. Значит, вы – листоноши.
– А ты не такой дурак, каким кажешься, – вставил Телеграф.
Бандеролька молчала. Она с трудом переживала собственный поступок. В бою – да, Бандеролька могла убить врага. Но бабку? Безоружную? Только потому, что решила – такое не должно существовать? И какой ты после этого листоноша, какой носитель идей гуманизма и радетель за цивилизацию?
Телеграф, оказывается, был в курсе ее переживаний. Он положил руку на плечо Бандерольке:
– Добро пожаловать в реальный мир. Рано или поздно каждый из листонош понимает: не все то человек, что на двух ногах.
– Это точно, – согласился Иванов.
– Кстати, – очнулась Бандеролька, – Иванов. Ты нас к атаманше ведешь?
– Пытаюсь. А ты боишься, что я тебя сдам? Не сдам. Вы могли меня убить, могли бросить. Не сделали. И вы безоружны, иначе ты бы болтушку мочила не камнем, а чем-нибудь более удобным.
Бандеролька кивнула:
– Ты пойми, мы не ссориться пришли. Нам нужен доктор. Которого к Барину забрали. Он – из нашей команды, я не могла просто забить на то, что его похитили.
– Похитили?! Доктора??? Да он сам приехал, на Пееву слюной капая.
Новость слегка ошарашила Бандерольку. Произошедшее предстало в ином свете, не лучшем для доктора Стаса.
– Правда, – тут же добавил Иванов, – если Пеева захочет, за ней мертвый пойдет. Потому и атаманша: дар убеждения уникальный. Папа ее, Барин, просто убалтывал, что та болтушка, а Пеева как посмотрит – и клиент готов. Так что вашего доктора я бы не винил.
Телеграф задумчиво кивнул.
– Но вы не думайте, силой его держать не будут. Тем более после того, как ты, Гривна…
– Бандеролька, – улыбнулась она.
– Даже так? Ну хорошо. После того как ты, Бандеролька, Тамалиху прикончила. За это тебе все сталкеры в ноги поклонятся, уверяю.
Коридоры пошли прямые, но без признаков цивилизации. Иванов зашагал уверенно. Откуда-то тянуло табачным дымом, карбидом, керосином и жареным мясом, должно быть, кротятиной.
– Штреки смерти, – провозгласил Иванов. – Мы почти на месте.
Он свернул с тропы в неприметный отнорок, отодвинул занавеску – кусок полиэтилена, и сказал:
– Доброго времени, атаманша Пеева. Я к тебе гостей привел.
У Бандерольки нехорошо засосало под ложечкой: сомнительно, чтобы Ната Пеева обрадовалась листоношам.
– Ну заводи, раз привел, – раздался знакомый резкий голос.
Бандеролька с Телеграфом протиснулись следом за Ивановым. Они оказались в просторной комнате – то ли гостиной, то ли столовой. По крайней мере, там был деревянный грубый стол и деревянные же скамьи. По стенам висели светильники – электрические, но в центре стола красовался подсвечник, с которого натекла целая лужа воска. Каменные стены были кое-где драпированы коврами, и ковер же был под ногами – истертый, но все еще яркий. Все вместе производило впечатление жилища разбойников, чего-то средневекового.
Во главе стола, в единственном кресле, сидела атаманша Пеева. Под землей не бывает тепло, а эта комната не отапливалась, и атаманша была в длинном вязаном платье, а на плечи накинула шаль. Увидев столь домашний облик воинственной женщины, Бандеролька совсем растерялась. Атаманша отложила книгу (еще один диссонирующий с образом штрих) и поднялась навстречу гостям.
– Листоноши, – удивилась она. – Зачем вы здесь? С тебя, Иванов, я попозже спрошу, почему ты их впустил и привел.
– Мы пришли за своим другом, – ответила Бандеролька, чувствуя, что невольно поддается очарованию атаманши.
Высокая, резкая, спортивная, с тонкими чертами лица и горящими черными глазами, она была очень притягательна даже для гетеросексуальной Бандерольки. Хотелось стать ее подругой, что ли. Или хотя бы не быть врагом.
Ну и, конечно, на фоне такой яркой женщины Бандеролька ощущала себя бледной молью, что уверенности и наглости не придавало.
– А с чего ты взяла, что он захочет с вами уйти? Ему тут неплохо.
– Вообще-то, это – его долг, – заявил Телеграф, чарам атаманши не поддавшийся. – Вы вот сидите тут под землей… Кстати, я присяду. – Он опустился на лавку и скрестил руки на столешнице. – И думаете, что так будет продолжаться вечно. Что вы приспособитесь – ну да, мы-то с вами, товарищ атаманша, прекрасно можем есть зараженную еду и существовать на поверхности, так что доля разумного в этом есть. Мы приспособимся. И скатимся в каменный век. Это сейчас у нас феодализм…
