Учитель бесцеремонно раздвинул полицейских, и они пропустили его, словно он был бесплотным духом. Через секунду он был возле раненых (или убитых). Один. Под дулами автоматов.
Он опустился на колени перед бледным рыжеволосым юношей в окровавленной рубашке и положил руки ему на грудь. Юноша вздрогнул и застонал. Не знаю, был ли он мертв или только ранен. Было ли это воскрешение? Но толпа застыла, глядя на то, как затягиваются раны и поднимаются те, кого уже не надеялись увидеть среди живых. Только одна шустрая журналистка на шпильках и в мини-юбке прыгала вокруг Учителя и пыталась сунуть ему под нос микрофон. Равви, кажется, вовсе не заметил ее. Он помог всем, переходя от раненого к раненому. Только потом оглядел толпу и раздраженно сказал:
— Ну вызовите же кто-нибудь «Скорую помощь»! Я не собираюсь заменять медицину.
Кто-то побежал исполнять приказание, а Учитель наконец поднялся на ноги. Тут взгляд его упал на Филиппа, который так и не решился сдвинуться с места.
— Я приказал тебе оставаться там, где я тебя оставил. Как ты посмел ослушаться?
— Но, равви… — попытался возразить Филипп, однако осекся и начал медленно опускаться на колени.
Учитель яростно смотрел на него.
— Ладно, встань, — наконец сказал он. — Чтоб это было в первый и последний раз! — и отвернулся. — Кто отдал приказ стрелять? — спросил он у полицейских, словно имел на это право.
Все молчали. Он обвел их медленным взглядом и остановился на молоденьком пареньке, веснушчатом и нескладном.
— Я случайно… — пролепетал он. — Рука… предохранитель… я не знаю, как это получилось!
Учитель покачал головой и отвернулся.
В тот момент я подумал, что ему было очень на руку это побоище. «Какая реклама!» И мне стало страшно. Но через секунду эта мысль показалась мне такой крамольной, словно передо мной разверзлась бездна. «Господи! Прости меня!» — в отчаянии прошептал я.
Гроза отбушевала, еще когда мы были в телецентре, небо очистилось, и теперь по нему разливался долгий летний закат. Сторонники равви с трудом оттеснили назойливых журналистов, и те ретировались, но не ушли далеко, не теряя надежды на то, что случится еще что-нибудь интересное или удастся-таки взять интервью у героя сегодняшнего дня. Филипп вопросительно смотрел на Учителя.
— Где Андрей? — тихо спросил тот. — Приведи мне Андрея.
Я с удивлением увидел, что к нам приближается мой знакомый кришнаит. Когда он успел сменить веру?
— Филипп, вот тебе помощник, — сказал равви, указывая на Андрея. — Ничего не делай без его согласия. Посты, которые мы выставили, должны остаться до утра. Никого не отпускать без моего приказа. И пошлите кого-нибудь к мэрии и Госдуме. Я иду в штаб. В крайнем случае звоните. Петр!
Мы благополучно оторвались от журналистов, миновали Останкинский пруд и прыгнули в трамвай. Начало темнеть, и, когда трамвай повернул, в одном окне над золотой полосой заката повисла яркая двухвостая комета, а в другом, на востоке, — еще более яркая Венера. Я озабоченно посмотрел на часы. Нет, я, конечно, не большой знаток астрономии, но все же мне почему-то казалось, что в этот час Венере положено быть на западе. Или это Юпитер? Учитель с улыбкой смотрел на меня.
— «От востока звезда сия воссияет!» — торжественно процитировал он. Впрочем, я все равно не помнил, оттуда цитата. — Когда ты Библию последний раз читал, Пьетрос? В колледже Святого Георгия, на «Законе Божьем» ? — он положил руку мне на плечо.
Мы вышли из трамвая и спустились в метро, где он одолжил мне жетончик. Интересно, зачем я ему понадобился? Ничего ведь не делаю, таскаюсь только за ним хвостом!
Штаб Учителя представлял собой причудливый гибрид офиса и хипповой вписки. В большой комнате стояло штук пять работающих компьютеров, пол был ровным слоем засыпан мусором и скомканными распечатками. Равви поморщился:
— Живете, как свиньи! Хоть бы убрались.
— Сейчас, Господи! — из-за компьютера вскочил молодой человек лет двадцати и немедленно схватился за веник.
Я оторопел от обращения.
— Равви… но… почему?
— Потому что это правда, — ответил он. — Кстати, как видишь, мне нужен сетевой администратор. Ты знаком с «Интерретом»?
— Еще бы… — задумчиво проговорил я. Мне было не по себе.
В этот момент раздался звонок в дверь.
— Матвей, пойди открой! — бросил равви молодому человеку с веником. — Потом подметешь.
— Да, Господи.
Через минуту Матвей вернулся.
— Там молодая женщина, журналистка. Спрашивает Тебя, Господи. Говорит, что хочет взять интервью.
Равви вздохнул:
— Пусть войдет.
Это оказалась та самая длинноногая девица, что прыгала вокруг Учителя у Останкино.
— Пойдемте! — сказал равви. — Петр, ты тоже. Тебе будет полезно послушать.
Мы прошли через просторную прихожую, где толпились воинственного вида вьюноши в беленьких рубашечках и джинсах, и оказались в маленькой комнате, обставленной по-домашнему. Я окинул взглядом стены, увешанные книжными полками, и с удовольствием заметил полную серию «Литературные памятники» и красную «Историю инквизиции» в трех томах. В воздухе стоял почти выветрившийся запах сандала.
— Садитесь, пожалуйста, — любезно предложил Учитель, сел сам и внимательно посмотрел на журналистку. — Чем могу служить?
— Я из газеты «Московский католик». Хочу написать о вас статью. Вы новый мессия? У вас есть своя концепция? Вы бессмертный?
— Как, все сразу? Давайте по порядку. Для начала — как вас зовут?
— Мария Новицкая, — она полезла в свою сумочку, и оттуда в процессе доставания диктофона выпал маленький пакетик с изображением двух сердец, пронзенных одной стрелой, и с угрожающей надписью: «Святейшая Инквизиция предупреждает, что использование данного изделия является греховным и вредит спасению вашей души», и упаковка валидола.
Учитель строго посмотрел на «изделие», но промолчал, а хозяйка как ни в чем не бывало убрала его обратно в сумочку и продолжила:
— Итак, вы новый мессия?
— Почему новый? Просто мессия. Все старые концепции устарели, вам не кажется? Современному человеку слишком трудно поверить во всякую чепуху, например в то, что земля существует семь тысяч лет, или в греховность поступков, от которых нет вреда другим. А это до сих пор пытаются утверждать многие служители церкви. Я принес новый завет, точнее новейший. Завет Духа. Больше не будет разобщенности религий и интеллектуального поста, к которому призывает католицизм. Новейший завет — это завет свободы. Любви и Свободы.
