предметом насмешек всех соседей благородного рыцаря. Некоторые поговаривали, что он их не снимает даже во время утех с многочисленной прислугой женского пола.
Сэр Артур очень обижался на подобные инсинуации.
«Как это не снимаю… Как же можно в латах и со служанкой… ниже пояса снимаю всегда! И еще, когда в туалет хожу, и…» - больше случаев, когда он снимал латы, сэр Артур припомнить не мог. «В бане…» - просилось на язык, но вся проблема в том, что благородный рыцарь забыл, когда последний раз мылся, и уж конечно, не помнил, было это в латах или нет.
«Зато, какой вид!» - обычное подбадривание на этот раз не возымело положительно эффекта.
Именно эти проклятые латы и послужили причиной последней ссоры с графом Джоном Паверлессом. Не то, чтобы барон особенно печалился, но как-никак, а граф был веселым собутыльником и отменным обжорой.
«Пойти войной на него, а потом помириться…» - но воевать, вопреки обыкновению, не хотелось.
«Значит, не пойду», - со вздохом решил сэр Артур. «Тогда гулянку закатить… или устроить… Олимпияду! И пригласить строптивого графа!» - барон забегал по комнате. «Пусть полюбуется на моих молодцов!» Соревнования, или как их называл сэр Артур: «Олимпияды», проводились в его владениях раз в месяц, а то и чаще.
«Много соревнований не нужно, - решал барон. - Одного – с головой! А то для заплыва с акулами строй бассейн, после гонок на колесницах, в живых почти никого, для борьбы на решетке разводи костер, да еще жди, когда дрова прогорят… Выбивалочки! – барон посмаковал эту мысль. – Старые добрые выбивалочки!»
Сынок палача, задрав куцый зад, примостился на верстаке для растягивания людей и тихонько постанывал.
- Закончим наши дела, - отец вернулся за стол. – Главное, если будут спрашивать, не забудьте - вы лазутчики.
- Мы не хотим быть лазутчиками, лучше браконьерами.
- Это чем же лучше? – искренне удивился палач. – Не все ли вам равно. Смертная казнь, что так, что эдак, а мне - доброе дело сделаете. Самое время о душе подумать.
- Да, но казнь казни рознь. Браконьеров, например, вешают?
- Ну, да, - неохотно согласился толстяк.
- А лазутчиков?
- Ну, - толстяк отвел глаза. – Вообще-то для них несколько казней… - он заговорщицки подмигнул. - Вы мне нравитесь, специально для вас - сажание на кол. Рекомендую. Все зависит, насколько хорошо смазать его жиром и в какое место направить. Если сговоримся, по знакомству устрою довольно быструю и практически безболезненную смерть. Пара часов, не больше. И то, некоторые сразу теряют сознание и вообще ничего не чувствуют. Ну что, по рукам?
Рип с Эйсаем переглянулись.
- Ладно, мы согласны стать лазутчиками этого вашего Джона Паверлесса, но с одним условием.
- Началось! – недовольно протянул палач. – Нет, чтобы как цивилизованные люди, договориться, так они еще и условия ставят. Я к ним, можно сказать, со всей душой, а вот нате, за свою же доброту и страдаешь.
- Мы согласны на лазутчиков, но нас должны казнить не раньше, чем через три дня.
- Не знаю, - палач открыл огромный гроссбух, что лежал на столе, провел пальцем по строчкам, словно что-то вычитывал. – Тюрьмы переполнены, да и какая вам разница, день туда, день сюда, излишнее ожидание усугубляет муки. Лучше сразу, сегодня же…
- Нет! – отрезал Рип. – Считайте последней просьбой. В конце концов, что вы теряете, всего каких-нибудь три дня, и два лазутчика полностью в вашем распоряжении.
Палач задумался, отчего по низкому лбу пошли морщины.
- Сердце у меня доброе, вы и пользуетесь, - он с силой захлопнул книгу. - Будь по-вашему, три дня! Но тогда запишу и как насильников, а то план по насильникам тоже…
- Пиши, - милостиво разрешил Рип, - но чтобы три дня, не раньше.
- Заметано, - приложил руку к сердцу палач. – За кого вы меня держите.
За время их отсутствия в камере никаких существенных изменений не произошло.
Запах. Потемки. Все так и осталось на своих местах. В одном конце тихо постанывал низвергнутый Мясник, в другом, ожидая законной расплаты, сверкал перепуганными глазами его ученость Филипп Бальмон.
- Вы живы! – в голосе астронома было столько неподдельной радости, словно он увидел самых близких родственников.
- Живы, - буркнул Рип. – Что нового?
- А что здесь может быть нового? Толстяк Джедд опять приставал к маленькому Сою, у Блейка разболелась нога, а на Ронни напал понос. Мясник очнулся и пообещал, когда окончательно придет в себя, разделается с вами.
Эйсай потер руки.
– Люди уже не раз получали за свою болтливость, а все никак не образумятся. Пойду-ка проведаю больного, - фигура нихонца исчезла в темноте.
Непрекращающиеся стоны Мясника вскоре стихли. А затем сменились криками, которые перешли во всхлипывания. Через секунду вернулся довольный Эйсай.
- Мы обсудили возникшие разногласия, и он полностью стал на мою позицию.
- Чего? – не понял старик.
- Еще пару дней можешь его не бояться.
- А-а-а.
Эйсай повернулся к Винклеру.
- Чем займемся?
- Будем ждать.
- Просто ждать и больше ничего? А ты уверен, что Тай-Суй заберет нас?
- Настолько, насколько можно быть уверенным в машине, сконструированной чуждой нам расой больше миллиона лет назад.
- Тогда давай готовить запасной вариант.
- Я постоянно думаю об этом.
- Чего тут думать, - Эйсай приобнял алхимика. – Филипп, как называется эта планета?
- Что? – задрожал ученый.
- Разве можно так сразу, - упрекнул друга Рип.
- А как можно? Давай, отвечай, какая планета?
- Мера, - выдавил из себя перепуганный лекарь.
Следующий вопрос поверг несчастного ученого в шок.
- А год?
- Что год?
- Год, какой сейчас?
- Пятьсот шестьдесят второй.
- По галактическому, или по-вашему?
- Собственный. С тех пор как в 1460 году наши предки колонизировали Меру, мы не зависим от остальной галактики, - куцая борода гордо вздернулась.
- Но звездолеты-то у вас остались?
- Конечно, вот хотя бы у барона есть парочка. Он иногда улетает. А вам зачем?
Эйсай подмигнул Винклеру.
- Слышишь, звездолеты! Мы могли бы добраться до планеты с Тай-Суем, а там уж…
Не слушая его, Рип что-то подсчитывал в уме.
- Четыреста шестьдесят, плюс… какой, говоришь, сейчас год?
- Пятьсот шестьдесят второй.
- Эйсай, - Рип поднял глаза на друга. – Получается мы в две тысячи двадцать втором
