Мозг, некогда провозглашенный «главным достижением эволюции», выскочил целиком из размозженной черепной коробки. Вращаясь в воздухе, он полетел в сторону «бьюлла» и с хлюпающим шлепком приземлился прямо возле переднего колеса. Тачдаун.
Стив вложил в ножны короткий смертоносный меч и не спеша пошел назад, к Наоми.
– Теперь-то все? – спросила она.
Стив посмотрел на приближающийся «блэкхок». Через пять минут он приземлится на крышу. Как раз вовремя.
– Да. Надо было убрать мусор, – ответил он, не глядя на нее.
Он повернул ручку акселератора, и Наоми плотно обвила руками его грудь.
– Ты что, там назвал меня «деткой»? – кивком указала она на место, где он ее спас.
Бывший военный вскинул голову и с абсолютно невинным выражением на лице произнес единственное слово на французском языке, которое знал:
– Moi?![1]
Мотоцикл тронулся с места, и мозг профессора Теодора Эмиля Шлоцмана лопнул под передним колесом, как перезрелый помидор. Стив самодовольно ухмыльнулся, и двухколесная машина помчалась к…
Фред закрыл книгу. По-хорошему, это стоило сделать несколькими страницами раньше. Боль в глазах теперь распространилась еще и на лоб и нижнюю часть шеи. Большую часть времени ему удавалось не обращать внимания на постоянные головные боли, так как в основном они представляли собой лишь тупое пульсирующее нытье. Но в последние несколько дней мигрень была почти невыносимой.
Фред лег на спину; кожа противно липла к гладкому гранитному полу. Подложив под голову засаленный заскорузлый тряпичный валик, раньше служивший ему футболкой, он постарался сфокусироваться на центре потолка. Светильник над ним сверкал так, будто работал. В это время дня проникающий в небольшое оконце солнечный свет падал прямиком на граненый стеклянный плафон и, преломляясь, отбрасывал на кремовые обои десятки красивых радужных отсветов. Это было самое любимое время суток Фреда. Подумать только, в первый день он совсем не обратил внимания на причудливую игру света. Единственное, по чему я буду скучать, выбравшись отсюда.
Но вот солнечные зайчики исчезли. Солнце изменило положение.
Он должен был об этом подумать, спланировать все лучше. Если бы он знал, в какое время это произойдет, мог бы заранее подготовиться. И возможно, сейчас у него не раскалывалась бы голова. Надо было носить часы. Почему он всегда пренебрегал ими? Идиотизм. Сотовый телефон всегда показывал ему время, дату и… да вообще все. И вот теперь мобильник мертв. Как давно это произошло?
Подготовился, придурок, нечего сказать.
Фред закрыл глаза. Попытался помассировать виски. Плохая идея. Первое же вращательное движение пальцами привело к отслоению ногтей от кожи. Боль снова навалилась на него всей тяжестью. Чертов идиот! Он медленно выдохнул, стараясь успокоиться. «Вспомни, как…»
Фред резко распахнул глаза и принялся шарить ими по стенам.
– Сто семьдесят девять, – считал он. – Сто семьдесят восемь. – Метод все еще работал. – Сто семьдесят семь.
Он все считал и считал… Пересчитывал заново. Каждый след окровавленной руки, отпечаток ноги, пятно от удара лбом, оставленное кем-то в безумной панике.
– Сто семьдесят шесть.
Вот что случается, когда теряешь самообладание. ХВАТИТ ОБ ЭТОМ ДУМАТЬ!
Способ неизменно помогал, хотя ему казалось, что процесс каждый раз занимает все больше времени. В прошлый раз он остановил обратный отсчет на числе сорок один. В этот – на тридцати девяти.
«Ты заслужил глоточек».
Подъем дался нелегко. Поясница болела. Колени ныли. Бедра, голени и лодыжки пылали огнем. Голова кружилась. Из-за головокружения он даже перестал потягиваться по утрам. Оно доставляло больше всего неприятностей. В первый раз он подскочил слишком быстро; так быстро, что на лице от падения осталась здоровенная гематома, которая не исчезла до сих пор. Но сейчас Фреду казалось, что он достаточно растянул процесс подъема. Неправильно казалось, болван. Он снова опустился на колени. Так будет безопаснее. Он удерживал голову повернутой вправо; в такой позе хочешь не хочешь, а все равно будешь смотреть вправо! Одной рукой ухватился за ободок, чтобы удержать равновесие, другой – погрузил пластиковую бутылку от колы в бачок. Вода была всего на несколько градусов холоднее окружающего воздуха, но и этого оказалось достаточно, чтобы к нему полностью вернулась ясность сознания. Надо больше пить, не только из-за опасности обезвоживания, но и чтобы нормально соображать.
Четыре глотка. Он не хотел переборщить. Водопровод все еще работает. Пока. Надо запасти воды впрок. Надо действовать с умом. Во рту пересохло. Он попытался прополоскать рот. Тоже никудышная идея. Во рту разом заболело все, что только могло: трещины на губах, язвы на нёбе, типун на кончике языка, который вскочил после того, как он в полубессознательном состоянии попытался высосать последние кусочки пищи, застрявшие между зубами. «Да, блин, удружил ты себе».
Фред непроизвольно посмотрел влево и тут же с отвращением мотнул головой – взгляд его уткнулся в большое, доходящее до пола зеркало. Надо же было так оплошать – не закрыть глаза. Крупнейшая ошибка за сегодняшний день.
Из зазеркалья на него смотрел унылый тщедушный доходяга. Бледная кожа, жирные волосы, налитые кровью ввалившиеся глаза. Он был гол. Униформа уборщика больше на нем не держалась. Организм продолжал жить только за счет собственных жировых запасов.
Неудачник.
Мышц нет, один жир.
Баба.
Пятнистая, покрытая волосами кожа обвисала неровными складками.
Жалкий кусок дерьма!
На противоположной стене позади него были другие отметины – зарубки-напоминания, сделанные им самим. День второй, когда он бросил попытки ногтями и зубами расширить проем двенадцатидюймового окна. День четвертый, когда у него в последний раз был твердый стул. День пятый – в этот день он перестал звать на помощь. День восьмой, в который он попытался съесть свой кожаный ремень. Он видел, что так делали пилигримы в одном художественном фильме. Хороший, крепкий ремень был, подарок ко дню рождения от…
Стоп, не думай об этом.
Тринадцатый день – в этот день у него прекратились рвота и понос. Черт возьми, что такого содержалось в том ремне? День семнадцатый, когда от истощения он уже и мастурбировать не мог.
Не надо.
Тут были отмечены все его дни. Дни слез, причитаний, мольбы Господу о спасении, тщетных призывов о помощи; каждый божий день, который заканчивался для него в позе эмбриона, поскольку тут не было места, чтобы хотя бы вытянуть ноги.
