– Да, буду через несколько минут.
– Давай сразу ко мне.
Что-то случилось. Когда Генрих не может дождаться его появления в кабинете, это верная примета неприятностей, грядущих или уже произошедших. Впрочем, философски размышлял Мухин, развалясь на заднем сиденье, любая неприятность до тех пор, пока ты о ней не знаешь, для тебя находится в будущем. А если – вот так случилось – и вовсе не узнаешь, то она остается незамеченной. Прав был Екклезиаст, говоря, что в многих знаниях многие печали. Вот, скажем, умер хороший человек, которого ты когда-то искренне любил и уважал, а ты ни сном ни духом. Так получилось. Про себя подразумеваешь, что живет он где-нибудь в хорошеньком домике на берегу шикарного озера, а то и океана, беды не ведает, внуков нянчит, работает в меру сил, а на самом-то деле он погиб давным-давно на каком-нибудь астероиде, монтируя очередной маяк, а ты сводку с сообщением о его смерти просто пропустил.
Нет, одернул он себя. Никаких отчетов и ничего в них он не пропускал. Никогда. Конечно, всю гору информации, проходящей через его отдел, ни он и никто другой не в состоянии перелопатить, но краткое содержание, основу, он знал всегда, а при необходимости брал и сами отчеты, весь массив информации по конкретному делу или операции. И не потому, что не доверяет своим сотрудникам – таких у него просто нет, таких он не держит, – а потому что он иначе, лучше видит проблему, понимает ее в целом и в нюансах, которые не всякому доступны в силу разных, в том числе объективных причин. К счастью, поводов для углубленного копания было не так много, иначе он просто задохнулся бы под обрушившейся на него информационной лавиной.
Он частенько позволял себе подобные отстраненные размышления, хотя при его всегдашней загруженности времени на подобное оставалось удручающе мало. Но тем более он ценил моменты, когда мог вот так, отгородившись от суеты, взглянуть на происходящее как бы отстраненно, не отстаивая ничьих интересов и не вставая на какую-либо позицию. Порой он даже почитывал философские книги, отдавая предпочтение новомодным. Но не потому или не столько потому, что они модные и все такое, хотя при случае щегольнуть знакомством с трудами считал не лишним. Это производит впечатление. Просто, на его взгляд, и восприятие, они, нынешние, пишут легче и понятнее, даже ссылки на классиков дают с комментариями, так что нет большой нужды лезть в первоисточники. Он пробовал читать и тех, но, надо признаться, удовольствия получал меньше. Как-то у них все заумно и расплывчато, донельзя неконкретно. Устаревшая манера подачи материала, что и говорить.
Минуты расслабления, которые Мухин себе позволял, прошли, и он, уже ввиду здания, если не сказать комплекса, Управления, вернулся к звонку (господи, что за анахронизм! И почему явно устаревшие слова так долго держатся в словаре?) Квеллера. Что могло произойти, отчего тот так всполошился?
В одиннадцатом отделе вчера скончался ведущий специалист. Пока точных данных нет, ожидаются ближе к обеду, но есть подозрения на самоубийство. Очень хитрое самоубийство, с прицелом на немалую страховку. Нет, для Генриха мелковато. Он не работает страховщиком. Чужие проблемы ему до лампочки. Хотя причина самоубийства ответственного работника не может не беспокоить руководство. Три-пять строчек в недельном отчете его вполне устроят.
Маяк в секторе Руфь. Там действительно проблема. Если не удастся как-то вывернуться, то Управе грозят немалые санкции. Но это не сегодняшняя и даже не вчерашняя тема. Люди работают.
Мухин потянулся было к карману, где у него лежал личный компьютер с защищенным доступом, но передумал. Сводки ничего не дадут. А если и дадут, то времени их читать уже нет: он въезжал в ворота Управления.
Что, в принципе, больше всего беспокоит Квеллера? По большому счету. Как человека. Как личность. Ведь он сегодня с утра пораньше на работе.
Это было ключевым моментом. Генрих уже в своем кабинете. А вчера вечером, помнится, он должен был присутствовать на открытии новой экспозиции в художественной галерее. Мухин приглашение ему устраивал лично: уж больно дочка его, претендующая на звание художницы, желала приобщиться к нынешним великим. Или, больше того, помелькать. В программе предусматривался небольшой фурш-банкет. То есть, говоря по-простому, пьянка практически без закуски. А учитывая повернутость дочурки на живописи и, соответственно, художниках, а с другой стороны, любовь Генриха к своему единственному произведению, можно смело предположить, что вечеринка затянулась. Мухин бывал на такого рода мероприятиях. Все эти размашистые разговоры о высоком искусстве заканчиваются банальной попойкой, после которой поутру голову не то что не оторвать от подушки, жить не хочется.
Но тем не менее Квеллер уже в офисе. Это при том, что трезвенником он никогда не был. Любит человек пожить! Да и кто бы возражал. Лишь бы делу не вредило. Делу, которое, в понимании Квеллера, служит его личному благополучию. Хотя, конечно, он работяга и службу знает. Бездельников на подобные должности не ставят.
Под ним пошатнулось.
Это Мухин понял, когда уже поднимался на лифте. Обычном, а не на этом дурацком, когда тебя сначала непонятно как разбирают на атомы или даже хуже того, а потом собирают. Кто собирает? Как? И с какой степенью достоверности? В этом конкретном вопросе, затрагивающем особо ответственную личность заведующего оперативным отделом Управления, он был консервативен больше, чем иудей по отношению к субботе.
Эту шаткость всех высоких кресел Управления могло создать только Агентство. Нет, есть и другие силы, но именно Агентство в последнее время предпринимает не всегда явные, но весьма целенаправленные ходы по, черт возьми, почти ликвидации Управы. И мишень, серьезная, настоящая, можно сказать кровоточащая, – это дикарь, которого притащил Денисов. Все его попытки замаскировать его, спрятать в толпе, разбились о происшествие на Асторе.
Нет, ликвидация, конечно, чересчур, до этого не дойдет, но вот подчинить себе, взять под контроль – это объективно возможно. Казалось бы. Если бы Мухин не знал того, что знает, то такой вариант развития событий мог бы счесть реальным и даже где-то предпочтительным.
Он вошел в приемную Квеллера.
– Роза! Доброе утро. Чудно выглядишь. – Он подбородком показал на дверь. – Пройду?
– Он вас ждет.
Это всего лишь игра. Он знает, что она его недолюбливает. Он знает, что она изменяет мужу с молоденьким инженером из лаборатории биологических исследований. Он делает вид, что она действительный страж ворот, она понимает, что он ногой эти ворота распахивает в любое время. Сплошное понимание. Но игра, она и есть игра. Лучше поддерживать видимость любви и уважения, чем поддерживать явность ненависти и, пардон, неуважения.
