Только одно внушает мне надежду: Цеп забрал рюкзак Катона. Рюкзак с чем-то ему нужным. Готова спорить, что Катон преследует Цепа, а не меня. Тем не менее я не замедляю хода, даже оказавшись у ручья. Влетаю в него прямо в ботинках и, изо всех сил работая ногами, бегу вниз по течению. Сдираю с ладоней Рутины носки, служившие мне вместо перчаток, и прижимаю ко лбу, чтобы остановить кровотечение. За несколько минут они промокают до нитки.
Кое-как добираюсь до пещеры и протискиваюсь внутрь. В пятнистом свете пробивающегося сквозь щели солнца снимаю с руки оранжевый рюкзачок, отрезаю клапан и вытряхиваю на пол содержимое – узкую коробку с единственным шприцем для подкожного впрыскивания. Не раздумывая, втыкаю иглу в руку Пита и медленно надавливаю на поршень.
Мои руки становятся скользкими от крови, едва я касаюсь головы.
Последнее, что помню, – как изумительной красоты серебристо-зеленая бабочка, описав широкую дугу, садится мне на запястье.
Сквозь сон слышу шум дождя, барабанящего по крыше нашего дома. Просыпаться не хочется: приятно лежать, тепло укутавшись в одеяла, в безопасности. Смутно чувствую, что болит голова. Конечно, я подхватила грипп, и поэтому меня не будят, хотя я сплю, наверное, уже очень долго. Мамина рука гладит мою щеку. Обычно я ей этого не позволяю: не хочу, чтобы она знала, как мне не хватает ее ласки. Как мне не хватает ее самой, с тех пор как я перестала ей доверять. Потом я слышу голос, чужой голос, не мамин, и мне страшно.
– Китнисс, Китнисс, ты меня слышишь?
Я открываю глаза, и чувство уюта и безопасности тает как дым. Я не дома, не с мамой. Я в полутемной, холодной пещере, где у меня мерзнут ноги и пахнет кровью. Передо мной появляется худое, бледное лицо какого-то парня, я пугаюсь, потом узнаю его:
– Пит.
– Привет, – говорит он. – Рад снова видеть твои глаза.
– Я долго была без сознания?
– Точно не знаю. Я проснулся вчера вечером, а ты лежишь рядом в жуткой луже крови. Сейчас кровотечение, кажется, прекратилось, но я бы на твоем месте не пытался вставать.
Осторожно приподнимаю голову; она забинтована. От одного этого движения мне сразу становится дурно. Пит подносит к моим губам бутыль, и я жадно пью.
– Ты идешь на поправку, – говорю я.
– Еще как. Штука, которую ты мне вколола, делает свое дело. Сегодня к утру опухоль почти прошла.
Кажется, Пит не сердится за то, что я его обманула, подсунула ему снотворное и убежала на пир.
Хотя, возможно, он меня просто жалеет, потому что я такая слабая, а потом еще задаст мне перцу. Как бы то ни было, сейчас он сама доброта.
– Ты ел?
– Угу. Слопал три куска грусятины и только потом понял, что надо экономить. Не волнуйся, теперь я на диете.
– Все в порядке. Тебе надо есть. Я скоро пойду охотиться.
– Только не слишком скоро, ладно? Теперь моя очередь заботиться о тебе.
Выбора у меня нет. Пит кормит меня кусочками грусятины и изюмом, поит водой. Потом растирает мне ноги, чтобы они согрелись, укутывает их своей курткой и по самый подбородок застегивает спальный мешок.
– Твои ботинки и носки еще сырые. При такой погоде не скоро высохнут, – говорит он.
Гремит гром. В щель между камнями видны всполохи молний на небе. Сквозь трещины в потолке протекает дождь; Пит сделал у меня над головой навес из пленки.
– Интересно, зачем это все устроили? Грозу, дождь. Точнее, для кого?
– Для Катона и Цепа, – отвечаю я уверенно. – У Лисы наверняка есть где спрятаться. А Мирта… она собиралась меня мучить, но тут…
Мой голос замирает.
– Я знаю, что Мирта погибла. Видел ее вчера в небе. Ты ее убила?
– Нет. Цеп проломил ей голову камнем.
– Хорошо, что ты ему не попалась.
Воспоминания о пире накатывают со всей силой. Я чувствую тошноту.
– Я попалась. Он меня отпустил, – говорю я. И потом, конечно, рассказываю остальное, все то, что до сих пор держала в себе, потому что Пит был слишком слаб для расспросов, а я была еще не готова пережить это заново. Взрыв, боль, смерть Руты, мое первое убийство и хлеб от Одиннадцатого дистрикта. Все, без чего нельзя понять случившееся на пире и то, как Цеп вернул мне долг.
– Он отпустил тебя, потому что не хотел оставаться в долгу? – искренне удивляется Пит.
– Да. Ты, возможно, не поймешь. У тебя всегда было всего вдоволь. Если бы ты жил в Шлаке, мне не пришлось бы тебе объяснять.
– Да и не пытайся, чего уж там. Куда мне понять своим умишком.
– Это как с тем хлебом. Наверное, я всегда буду тебе должна.
– Хлебом? Каким хлебом? Ты что, про тот случай из детства? – спрашивает Пит. – Думаю, теперь-то уж о нем можно забыть. После того как ты воскресила меня из мертвых.
– Ты ведь даже не знал меня. Мы никогда не разговаривали… И вообще, первый долг всегда самый трудный. Я бы ничего не смогла сделать, меня бы вообще не было, если бы ты мне тогда не помог. И с чего вдруг?
– Сама знаешь с чего, – отвечает Пит. В голове плещется боль, когда я качаю головой. – Хеймитч говорил, что тебя непросто убедить.
– Хеймитч? А он тут причем?
– Ни при чем… Так значит, Катон и Цеп, да? Наверное, будет нескромно надеяться, что они одновременно прикончат друг друга?
Шутка меня только расстраивает.
– Мне кажется, Цеп славный парень. В Дистрикте-12 он мог бы быть нашим другом, – говорю я.
– Если так, то пусть его лучше убьет Катон, – мрачно отвечает Пит.
Я вообще не хочу, чтобы кто-то убивал Цепа. Не хочу, чтобы кто-то еще умирал. Такие рассуждения не для арены, не для победителей. Как я ни сдерживаюсь, на глазах у меня выступают слезы.
Пит смотрит на меня с тревогой:
– Что с тобой? Очень больно?
Я не называю настоящую причину, но говорю правду. Правду, которая больше похожа на минутную слабость, а не на окончательное поражение.
– Я хочу домой, Пит, – произношу я жалостливо, как ребенок.
– Ты поедешь домой. Обещаю. – Пит наклоняется и целует меня.
– Я хочу прямо сейчас.
– Знаешь что, – говорит он, – ты сейчас заснешь, и тебе приснится дом. А потом оглянуться не успеешь, как будешь там на самом деле. Идет?
– Идет, – шепчу я. – Разбуди меня, если надо будет покараулить.
– Не беспокойся. Я хорошо отдохнул и здоров благодаря тебе и Хеймитчу. И потом, кто знает, сколько ещё это продлится?
О чем это он? О дожде? О передышке, которую он нам дает? Или об Играх? Мне слишком грустно, и я слишком устала, чтобы спрашивать.
Когда Пит меня будит, снова вечер. Дождь превратился в ливень; вода с потолка уже не капает, а течет струйками. Под самую сильную Пит подставил банку. Мне стало лучше; я уже приподнимаюсь, почти не чувствуя головокружения, и просто умираю от голода. Пит тоже. Он явно не мог дождаться, пока я проснусь, чтобы поесть вместе.
