Когда отставание насчитывало уже несколько десятков саженей, внутри спиртового вагона грянул взрыв. Прошло несколько секунд — и над ним взвилось пламя.
Нет бандитов, нет спирта. Он, товарищ Назаров, какое-то время, исчисляемое, может быть, минутами, может быть, часами, проведет на этой узкой площадке товарняка, потом вернется в свой вагон на первой же остановке. Дело сделано. А на душе скверно. Сколько ни успокаивай себя тем, что так и надо было поступить, что бандиты не люди, а нелюди, но… Но куда денешься-то от терзаний. Одно дело на войне убивать врагов, другое — убивать врагов на родной земле…
Охваченный пламенем, превратившийся в факел вагон еще какое-то время был хорошо виден издали…
Часть четвертая
МОСКВА ПОВЕРИТ ПУЛЯМ
В вагоне явно произошли какие-то изменения, которые он почуял не сердцем, а более приспособленным для этого органом — носом. Подобная симфония запахов его и пробудила.
Аромат копченых окороков сменялся кислым духом свежего ржаного хлеба, мелькнула и зацепилась за ноздри струйка, занесенная ветерком от пирожного ряда, а дальше царствовал запах кислой капусты. Казалось, раскинули скатерть-самобранку, украсив ее теми яствами, которые считались весной 1918 года в России царскими угощениями.
Назаров открыл глаза. За оставшуются часть ночи вагон заполнился новыми пассажирами. Их набилось много, но еще больше места занимал их багаж. Всюду лежали мешки, котомки, огромные корзины. Судя по всему, дразнящие запахи издавали именно эти вещи.
— С пробужденьицем вас, товарищ Федор Иванович, — сказал Марсель Прохорович.
Назаров кивнул в ответ и спросил:
— Что за народ?
— Это, Федор Иванович, мешочники…
— А чего они на нас испуганно косятся?
— Пока вы тут сон изволили вкушать, я им разными намеками изобразил, что состою ординарцем при важном большевистском чине, который возвращается из командировки в новую столицу. Мешочники сразу в расстройство пришли, испугавшись за свою коммерцию, поэтому решили нас задобрить. Взгляните-ка.
Марсель Прохорович расстелил на скамейке чистый плат и со сноровкой умелого официанта разложил на нем полкраюхи ржаного хлеба, добрый, фунта на полтора, шмат сала, десяток вареных яиц, штук пять соленых огурцов и солидного сушеного леща.
— И еще много чего в мешке осталось. Только вы уж посерьезней держитесь, изображая собой ответственного комиссара.
— Это запросто, — сказал Назаров и гаркнул: — Эй, ординарец, выпивки не вижу! Р-разява! Уволю! К стенке поставлю! На фронт зашлю!
— Сейчас, товарищ комиссар, не извольте сумлеваться.
С этими словами товарищ Раков вынул из мешка свою бутылку. К удивлению Назарова, она оказалась полна под пробку.
Отставной официант налил в две кружки. Назаров выпил не поморщившись. При этом он поймал взгляд одного из мешочников — страх в глазах того увеличился.
— Отравить хочешь товарища Назарова, да? — негромко спросил он Марселя Прохоровича, который отпил половину из налитого себе и полминуты фыркал, а потом торопливо проглотил огурец.
— Никак нет… кх-кх! Европейцы английской нации называют такое «кохтелем», сами пьют, своих мамзелей поют. Кх! Без особых уговоров каждый мешочник налил мне полстакана. У кого первач, у кого спирт, у кого настойка на смородинном листе. Думаю, градусов восемьдесят… никак не меньше, товарищ Назаров…
Поезд сбавил ход. Словно по команде, мешочники кинулись в тамбур. Их поклажа вылетала из поезда, а следом за ней прыгали хозяева. Достигнув земли, мешочники хватали свой багаж и разбегались в разные стороны, по запасным путям. Назарову это напомнило разгрузку воинского эшелона в Раве-Русской, когда его накрыла дальбойная австрийская батарея.
— Приехали, Федор Иванович, — сказал товарищ Раков. — Казанский вокзал.
Скрипнули тормоза. Поезд дернулся и остановился. Пассажиры, которые предпочли выйти на перрон, а не выпрыгнуть на шпалы, потянулись к выходу. В тамбуре они почему-то мялись, вежливо пропуская друг друга вперед.
Когда Назаров и Марсель Прохорович вышли из вагона, они поняли причину этой деликатности. В конце перрона стояла цепочка солдат с красными звездами на фуражках. Их командир в кожанке смотрел документы у какого-то гражданина.
Назаров приблизился к оцеплению, показал предписание, предусмотрительно выданное товарищем Медведевым. Солдат недоверчиво посмотрел на измятую бумажку, еще более недоверчивым взглядом окинул увесистый мешок Марселя Прохоровича, но махнул рукой, так как сзади шла огромная баба с еще большим, чем она сама, мешком и явно без какого бы то ни было спасительного документа.
* * *
Пятнадцати лет от роду Ваньку Шестикаева поймали за мелкой кражей на заднем дворе извозчичьего трактира и вдоволь отходили оглоблями. Пару лет спустя он застрял в дымоходе особняка генерала барона фон Рейзена, и прислуга смилостивилась над ним, кинув веревку лишь после того, как минут двадцать поджаривала ему пятки, затопив печь мелкой щепой. За год до революции он поссорился с бандой карточных шулеров братьев Сапоревичей, месяц охотившихся за ним по московским притонам и обещавших вырезать на груди все четыре масти.
Однако сейчас ему было гораздо страшнее. Ваньке Шестикаеву не верил Князь.
— Голубчик, а где же колечко? — еще раз повторил главарь.
Ванька молчал, уставившись в каменный пол. Было сыро, от стен подвала тянуло плесенью. Подобная обстановка ему очень не нравилась. Ванька привык к обычным трактирам-притонам и не понимал, почему главарь решил обустроить свою резиденцию в подвале бывшего винного погреба. Мысль о том, что из низкого сводчатого зала до поверхности надо добираться минут пять, пугала Ваньку.
Будь его воля, Шестикаев никогда не стал бы водиться с Князем. Но выбора у Ваньки не было. Его прежнего главаря — Лешку Бричку два месяца назад Князь застрелил собственноручно в трактире возле Хитрова рынка, на глазах у остальных ребят, а потом сказал осиротевшим людям Брички:
— Пацаны, теперь вы подо мной. Если кто хочет жить без меня — вольному воля. Но если попадетесь на дороге, маму проклянете, что на свет родила. А Москва город маленький. Понятно, сявки? — закончил он, пихая ногой остывающий труп.
Так Ванька пошел под Князя, но с той поры только и думал о побеге. Слишком хорошо он помнил недавние времена, когда промышлять можно было в одиночку. Сам украл, сам сплавил, сам при деньгах. Если и подсел, то лишь по своей вине, а не исполняя чужую волю. Работа же на Князя напоминала полицейскую службу — изволь-ка в любой час быть готовым исполнить приказ начальства. Беги туда, это найди, за тем проследи, того приведи.
