55. Мы отнесем ее в горы
Я не смог найти ни Сабжа, ни Буги, зато Сабж смог найти и Буги и меня. Потом он рассказал, что бегал в растерянности, следя за моими передвижениями, когда я то приближался к ним, то отдалялся, нарезая круги по лабиринту. Время от времени он кричал мне, но я ничего не слышал, бешеный пульс лупцевал мой череп, заглушая все остальные звуки. И Сабж растерялся: то ли побежать за мной и вытащить из этого лабиринта, но тогда бы пришлось бросить Буги, то ли оставаться на месте, но тогда бы я подох там, среди камней, от усталости и обезвоживания. Сабж чувствовал эти мои усталость и обезвоживание, да. Но он бы не смог тащить на себе Буги и не мог ее оставить. Вот он и метался, пока я сам не вышел к нему, весь в крови и пыли, смеясь и выкрикивая что-то о своем детстве, о детдоме, о пластинках. Сабж подумал тогда, что я свихнулся окончательно, но я пришел в себя уже к утру. Сам, потому что у Сабжа не было сил вытаскивать меня из бездны, в которую рухнуло мое сознание.
Я пришел в себя, и сразу вернулась боль, но эта физическая боль означала жизнь. И глушила другую, судорожную боль, сжавшую мое сердце, когда я увидел Буги. Она была еще жива, я успел застать ее живой, но в сознание уже не приходила. Ее череп был проломлен в двух местах, мозг поврежден, и даже если бы у Сабжа оставались силы, он не смог бы спасти ее. Смерть уже положила глаз на эту девчонку, вот и все.
Буги не мучилась, не чувствовала боли, не приходила в сознание. Просто перестала дышать. Просто в какой-то момент перестала дышать.
– Мы отнесем ее в горы, – сказал Сабж, – здесь нельзя хоронить.
Я не ответил. Я катался по камням и выл.
Вот так закончилась наша с Буги история. Наверное, должен был быть какой-то хитрый поворот сюжета, появление какого-то deus ex machina. В литературе, в художественной литературе, должно быть именно так. И это правильно. А моя рукопись, это, конечно, художественная литература, но, наверное, не очень хорошая. Потому что не было никаких богов и никаких машин. Там, в предгорьях. Была Буги с проломленным черепом и серо-зелеными пятнами на лице. Знаете, что это за пятна? Это мозг, такого цвета наш мозг, человеческий.
Мы, люди, способны на многое. Мы можем ненавидеть, убивать, забывать о нерожденных детях, не прощать и снова ненавидеть. А еще любить, быть нежными, доверчивыми, справедливыми, слабыми. Мы очень многое можем, правда. Но мы не умеем оставаться равнодушными. Что бы там ни происходило, какими бы циниками мы ни были – равнодушию так и не научились. За каменными лицами, за картонными масками, за зеркальными солнцезащитными очками мы можем прятать свое неравнодушие, но жить равнодушием – не умеем. Я даже больше скажу – менее всего равнодушны самые что ни на есть прожженные циники. Наверное, потому, что изо всех сил стараются не показывать свою любовь и свою ненависть. Все наши отношения, все наши поступки и дела обусловлены и характеризуются степенью отдаленности от того, что нам не дано, – от равнодушия. Это тоже парадокс, еще один парадокс. Недаром ведь говорят, что от любви до ненависти один шаг, а про равнодушие ничего не сказано.
Так вот, мы с Буги любили друг друга и ненавидели. Такова была наша жизнь.
А когда вдруг не оставалось возможности любить или ненавидеть – мы плакали, выли, катались по земле. Мы учились новому чувству, которое рождается, когда умирают на твоих глазах и ненависть и любовь. Чувству бессилия.
Я не знаю, что такое смерть. Все еще не знаю, хотя скоро у меня будет шанс это узнать. И там, за гранью, или даже на самой грани я наконец смогу понять главное – стоила ли того наша жизнь? Стоила ли она нашей любви, нашей ненависти, нашего бессилия. А если нет, тогда перед вратами небесного Освенцима я, пожалуй, задержусь. У меня будет пара вопросов к тем, кто там сидит. Пара вопросов, без ответов на которые нет и не будет мне покоя ни на этом, ни на том свете. Потому что я не умею быть равнодушным. Потому что я – человек.
Мы похоронили Буги у подножия ровной каменной стены. Наверное, эта стена образовалась давно, в результате такого же землетрясения, она выглядела так, как будто кто-то отрубил от нее кусок скалы исполинским тесаком. Так вот, у этой стены в камне была трещина глубиной метра полтора, а ее длины хватило, чтобы Буги легла туда с согнутыми ногами и осталось еще немного места. Я попытался разогнуть ей ноги, но не смог – тело Буги уже окостенело, несмотря на жару. Мы натаскали камней и сложили их сверху, чтобы получился холм. Вокруг не было никаких ориентиров, и тогда мы прикатили к могиле Буги огромный валун, похожий на бензобак мотоцикла. Вообще-то Буги терпеть не могла мотоциклы, но вокруг не нашлось ничего более подходящего. А место было отличное. Я догадываюсь, что покойнику, в общем-то, без разницы, где его похоронят, это важнее для живых. А в свете того, что я услышал позже от Полковника, так вообще смешно о таком рассуждать. И все равно, место, где мы похоронили Буги, было отличное. Отвесная серая стена над ступенчатыми подступами к предгорьям Дракона. Ступени покрыты очень светлым, почти белым песком и темной каменной крошкой. По утрам солнце срывается со скалы в капризное небо круга третьего и уходит туда, где за кругами и расстояниями стоят на заставе бетонные плиты кордона.
Если вы читаете эту рукопись, значит, Полковник был прав, и того места уже нет. Но это не так уж важно. Оно было, честное слово, – именно таким, каким я его описал.
И, разумеется, это была Нулевая.
Мы сидели около могилы. Я курил, Сабж, набрав горсть мелкого гравия, кидал его на песок. Иногда камень отскакивал и делал несколько «блинов». Как по воде.
– Макс, а ты знаешь, что кузнечики не слышат звука взрывающегося снаряда? – спросил Сабж, глядя в сторону каменного лабиринта.
Я посмотрел сначала на него, потом на лабиринт, потом снова на него. Я не догонял – километров на двадцать вокруг нас не было ни одного кузнечика.
– Ну да. Это вроде как инфразвук для них.
– Ага.
– И что?
– Да нет, ничего, просто вспомнил. Что будем делать с грузом, Макс?
О, черт! Груз! Когда мы отправлялись в пустыню, тубус с грузом висел на Сабже. Теперь его на нем не было. И на Буги не было.
– Твою мать! Гд е груз, Сабж?
– Там, – сказал Сабж, кивая на лабиринт. – У самого края. Но глубоко, метров пять, наверное. А сверху – кусок базальта весом в пять тонн. Может, больше.
Мы снова спустились к лабиринту. Сабж впереди, я прикрывал, взяв дробовик Буги. Солнце начало медленно ползти вниз – я и не заметил, как пролетел этот день. Сабж показал на огромный кусок камня, вывороченный из земли. Просто камень, только очень большой. Он выглядел как каменная константа, казалось, его невозможно сдвинуть с места.
