class="p1">— Чистенький!
— Где-то я такое уже видел.
— В борделе!
— Ха!
— Заткнись! Дай!
— Я токмо посмотреть хотел.
— В штаны к себе загляни! Свали отсель!
— Чо орать-то?..
— Неплохой халатик. Почти новый. Оставлю себе.
— Почему енто ты?
— Не почемукай! Эй, Хромой! Держи мою шмотку. Цени щедрость. Носи! У меня теперь есть обновка. Ща и новые штаны будут.
— О, Рябой, гляди, да он магик! Не боишься, что приголубит тебя огоньком, коды очнётся?
Я почувствовал, как кто-то прикоснулся к моему плечу.
— Не. Отметка — свежак. Только что поставили. Ни хрена он не могёт!
С меня стянули штаны, чуть протащив моё тело по неровному полу.
— Пустые карманы. Видать империки обшмонали.
— Ага. Ты думал, Рябой, они тебе монеты оставят? Золотишко?!
— Закрой пасть, Плюгавый! Дотявкаешься сегодня! Сымай с него обувку.
— Ага.
— Рыжему её отдай! Тебе, босота, она ни к чему.
— Чё Рыжему-то?!
— Я так сказал! Ты не заслужил. У толчка будешь куковать, пока не вернёшь моё огниво!
— Да чё ты?!..
— Я так сказал!
— Ладно. Всё захапали! А мне-то?..
— Закройся, Плюгавый!
— Молчу.
С меня сняли обувь.
Когда расшнуровывали завязки на ногах, я сумел пошевелить рукой. Даже не рукой — пальцем. Но и это меня обрадовало. Понял, что время действия заклинания заканчивается. А значит пролежу на полу голым и беззащитным недолго.
Хорошо.
Честь задета.
* * *
Из звучавших в помещении разговоров я понял, что оказался в тюрьме.
Обитатели тюремной камеры оставили меня в покое и перестали обращать внимание после того, как отобрали всю одежду. Они переругивались друг с другом, точно псы. Изредка я слышал звуки потасовок, которые длились недолго и тут же прекращались по приказу Рябого.
Понял, что заключённые спорили и дрались от скуки. Так они развлекались, «убивали время» (запомнил это выражение Гора). А заодно и утверждали свой статус, как это происходило в любой большой стае (по голосам определил, что в комнате не меньше пятнадцати человек). Ведь они и были стаей — человеческой.
Я оставался неподвижным до тех пор, пока не понял, что заклинание полностью утратило силу. Не хотел, чтобы оно мешало мне проделать то, что я задумал. Ждал.
Убедившись, что смогу двигаться, как прежде, сел (дремавший около меня человек открыл глаза, испуганно отшатнулся). Я расправил плечи. Огляделся.
Увидел, что нахожусь в комнате с кирпичными стенами и двумя узкими щелями-окнами, в которые едва ли можно просунуть руку — голова точно не пролезет. Никакой мебели не заметил. В углу рассмотрел дыру в полу (такие были и в «уборной» — в корпусе нашего отряда огоньков).
Почти все люди собрались у противоположной от меня стены. Грязные, лохматые. Большинство — в изношенной до дыр одежде. Сидели на корточках. Разговаривали, жестикулировали, смеялись.
Главного среди них — того самого Рябого — я узнал без труда. Увидел на нём свои вещи. Мужчина не выделялся среди остальных ни ростом, ни мускулатурой (хороший боец?). Его лицо покрывали мелкие белые шрамы, точно оставленные клювами птиц. А на губах застыла кривая ухмылка.
Я пробежался глазами по ногам заключённых. Отыскал свою обувь. Встретился взглядом с её временным владельцем.
Не знаю, что он прочел на моём лице, но даже при таком освещении (свет поступал только через окна) я заметил, что мужчина побледнел.
— Ета, Рябой! — сказал он. — Смотри, магик оклемался.
После его слов все обитатели камеры замолчали и посмотрели на меня. А я посмотрел на своё плечо. Где красовался имперский знак «четыре».
Необычное зрелище — я привык видеть там «ноль».
Меня не покидало удивление. Всё не мог привыкнуть к тому, что я больше не «нулевой». Даже провёл по знаку рукой, проверяя, не привиделся ли он мне.
Не представляю, почему такое случилось, но сам видел, как на артефакте-ракушке посинели пять кристаллов. Пятый — возможно и не полностью, но по цвету он почти не отличался от четырёх заполненных.
Но даже «четвёрка» — это уже не магомелочь! С ней бы я в огоньки не попал. Не познакомился бы с Гором и с Двадцатой. Не очутился бы здесь.
— Ну здравствуй, мил человек! — сказал Рябой. — Очухался? Хорошо тебя приложили магики! Ненавижу их. Поведай нам о себе, болезный. Кто ты есть такой? На кого работаешь? За какие подвиги угодил к нам? Имя-то у тебя есть?
«Имя?» — мысленно повторил я.
Задумался.
Кто я?
Хорки? Своё настоящее имя сообщать этим людям я не хотел. Оно на языке моего народа. Пусть эти оборванцы и не поймут это, но могут сболтнуть, кому не следует. А я обещал Мираше, что сохраню свою принадлежность к охотникам в тайне.
Вжиклий? Тоже нет. Этот огонёк исчез. Навсегда. И почти для всех. Так меня теперь может называть только Двадцатая. Если захочет.
Кто тогда?
Сказал первое, что пришло на ум:
— Меня зовут Линур Ва… просто Линур. Называйте меня так. А ты, как я понял, Рябой?
— Знаешь меня?
— Нет. Но ты взял мою одежду. Без разрешения. Буду признателен, если ты мне её вернёшь.
Заключённые уставились на Рябого.
Тот продолжал меня рассматривать. Внимательно. Потом рассмеялся.
— Ты был в отключке, паренёк, — сказал он. — Я не мог… это… спросить твоего разрешения. Вон, кореша не дадут соврать. Мы все вместе пытались докричаться до тебя. Не смогли. Но ты же мне его даёшь? Это своё разрешение. Так ведь? Не откажешь в такой малости уважаемому человеку?
Рябой кривлялся, показывая, что издевается надо мной.
Несколько мужчин поддержали его смехом.
Другие дожидались моего ответа.
Я дышал глубоко. Подбородок приподнял.
Сказал:
— Тебе откажу. Ты взял мои вещи без спроса. Ты вор. Не уважаю воров. А значит, не уважаю и тебя. Верни мне одежду. И может быть… я не стану тебя бить.
Заключённые заулыбались. Оживились. Загалдели.
— Он назвал тебя вором, Рябой!
— Он тебя не уважает!
— Магик не дал разрешение!
— Щас он тебя разденет!
— И отлупит!
— Тихо! — сказал Рябой.
Веселья на его лице не было.
Все замолчали.
Рябой ткнул в мою сторону пальцем, сощурил глаза, спросил:
— Парень, ты дурак? Не понял, где очутился? Или не знаешь, как себя нужно вести в таком месте?
Я повторил:
— Верни мою одежду.
Рябой ухмыльнулся.
— Точно дурак, — сказал он. — Да ещё и невежливый. Щас я тебя
