Теперь рассмеялся русский майор:
— Да если бы у вашего Адольфа была бомба, мы, скорее всего, вообще не имели бы чести с вами разговаривать!
Клаусмюллер вдруг переключился на какой-то эмоциональный разговор с переводчиком Паулем. Они быстро и вполголоса обменивались короткими фразами, причем центурион явно был чем-то очень недоволен. Затем, после нескольких минут такой заминки, Рохес снова заговорил по-русски:
— Простите, я не совсем точно перевел, — проговорил он, косясь на командира. — Речь шла о химическом оружии.
— О химическом? — Павел прищурился. — Кажется, вы чего-то недоговариваете. Какое отношение к данному контексту тогда имеет Трумэн, который применил первым все-таки атомную бомбу, а не какие-то газы?
Рохес что-то сказал командиру. Тот резко ответил, и Пауль продолжил переводить, оставив эту заминку уже в безвозвратном прошлом:
— И в этот раз, — говорил он, — вы открыли огонь первыми.
— Вообще-то первым открыл огонь ваш человек.
— Но вы его убили!
— Естественно! Ответным огнем, в целях самозащиты! — разозлился Стечкин, которому эти обвинения уже порядком надоели. — Это был акт обороны, но не агрессии!
— У нас свой взгляд на происшедшее.
— Я в этом и не сомневаюсь. Однако мы здесь встретились для того, чтобы кровопролитие прекратить, не так ли? И, как вы понимаете, это не проявление слабости. В нашей силе и боеспособности вы имели возможность убедиться. Но нам не нужны ваши жизни. И нам не нужна война. Впрочем, она нам никогда не была нужна.
— И что вы хотите? — спросил Клаусмюллер.
— Вопрос в том, чего хотите вы. И тогда я отвечу вам, смогу я согласиться с этим либо нет.
— Нам тоже не нужно кровопролитие. Мы пришли сюда с другими целями.
— И что за цели?
— Наследие.
Стечкин хмыкнул. Он уже хотел было сказать, что в курсе про некое «наследие основателей», однако не желал вольно или невольно навлечь этим неприятности на Рохеса. За прошедшее время он к нему уже привык.
— Можно подробнее? — сказал лишь майор.
— У нас это называется «наследие основателей». Как вы понимаете, нашу колонию в Чили основали некоторые представители элиты Третьего рейха, бежавшие от ваших штыков. Но, находясь между вашим молотом и западной наковальней, они сумели вывезти не все.
— Все это поэтично, конечно, но о чем конкретно речь?
— Оружие.
Стечкин нахмурился:
— Вы пришли сюда за оружием?
— Да.
— И для чего?
— А для чего оно вам? За несколько дней пребывания здесь мы так и не обнаружили каких бы то ни было монстров, возникших в этом «дивном» новом мире. Разве что странные огромные крабы. Возможно, мы еще не все знаем об этой местности. Возможно, вам банально повезло в этом вопросе. Но всюду, где мы были, мир кишит чудовищами, которых вы даже не можете вообразить. В Чили, в Аргентине, в Бразилии, на Кубе, в Северной Франции и Южной Британии. Всюду, где уже побывали наши экспедиции после катастрофы. Теперь у человечества общие враги. Их бесчисленное множество и великое разнообразие.
— Странные животные есть и на нашей земле. Только не конкретно здесь. На этом побережье условия вообще не благоприятствуют каким-либо формам жизни. Но оставим пока монстров. Вы хотите сказать, что проделали такой путь за оружием? Неужели на каких-нибудь военных складах той же Чилийской Республики или Аргентины его оказалось недостаточно? Неужели ничего ближе вы не нашли?
— Это вопрос унификации, — хитро прищурился Элиас.
— Не понимаю, — пожал плечами майор.
— Дело в том, что изначально в наших колониях было налажено производство образцов оружия вермахта. И для этого оружия нужны соответствующие боеприпасы и комплектующие.
Стечкин достал папиросу и закурил. Такое объяснение казалось настолько нелепым и притянутым за уши, что дальше некуда. Явно, что центурион недоговаривает. Однако было бы наивно ожидать от него полной откровенности. Учитывая, что еще утром они были непримиримыми врагами. Майор решил пока не копать глубже, ибо это могло привести к срыву перемирия.
— И где, по-вашему, это оружие? Нет у нас, конечно, многие десятки лет земледельцы натыкались на остатки винтовок, автоматов и прочего, оставшихся с той войны. Но вы хоть понимаете, в каком это состоянии?
Клаусмюллер засмеялся:
— Вы все же не держите нас за полных идиотов. Все эти десятилетия вы ходили по земле, в недрах которой покоились огромные подземные комплексы. Хранилища топлива. Цеха по производству снарядов и патронов. Огромные законсервированные склады. И все это основатели оставили в надежде вернутся в скором времени. Они шли на сотрудничество с любыми врагами вашего режима и ждали шанса для реванша. Но он не представился. А у нас так вообще другие задачи. Нам надо очистить землю от тех ползающих и летающих исчадий ада, что вы принесли миру вместе с катастрофой.
— И вы хотите получить доступ в эти подземелья?
— Именно. Наши условия: вы нам не мешаете, не устраиваете нам засад и не нападаете, а мы спокойно ищем эти комплексы. Возможно, даже поделимся с вами.
— Это все ваши условия?
— Почти. Еще мы хотим, чтобы Пауль Рохес остался у вас. Он будет в условленное время выходить с нами на связь. Мы не доверяем вам. И подозреваю, что вы так же относитесь и к нам. Вас такие условия устраивают?
— Вполне. Только не забудьте, демонстрируя свои миролюбивые намерения, снять свое знамя с того здания на берегу моря.
— Соглашусь. Тогда мы можем официально закрепить наш пакт о взаимном ненападении?
— Я должен где-то расписаться? — усмехнулся Стечкин.
— Времена бюрократов, любящих шелестеть бесчисленными бумажками и лепить в них гербовые печати, давно прошли. Наше закрепление мира будет примерно таким…
И Клаусмюллер извлек из-под сиденья довольно большую бутылку текилы.
* * *
Привал постепенно погружал его в дремоту. Сказывалась усталость и нервное напряжение, вызванное лицезрением родного жилища. Тихий разговор примирившихся Риты и Тиграна постепенно убаюкивал его.
Александру казалось, что он прикрыл глаза всего на секунду. Но, открыв их, он обнаружил, что его попутчики сами уже давно спят. Рита свернулась калачиком в объятиях храпящего Баграмяна и тихо посапывала. А этот чертов ловелас зарылся лицом в ее волосы и, казалось, храпел ей в самое ухо.
Загорский поморщился и презрительно фыркнул, глядя на эту отвратительную, на его взгляд, картину. Потом выключил фонарь и зажег масляную лампу. Поднявшись на ноги, он сделал пару нехитрых упражнений, разгоняя кровь по затекшим конечностям, и уставился во мрак коридора, в который им предстояло идти дальше. Там, на самой дальней отметке, которую достигал тусклый свет лампы, висело уже знакомое серое лицо с огромными впадинами пустых глазниц. Это бездонный мрак глядел прямо на него. Внутрь него. В самую душу.
