Так и сделали.
Мальчишка сам разводил огонь, таскал сухие ветки и газеты, кои заваливали окрестность покуда хватало глаз. В основном с ним говорил я.
Он сильно напомнил мне Андрюшку. Наверное, все мы в десять лет одинаковые. Одна-единственная черта объединяющая малышей: искать приключения.
Из разговора я узнал, что родителей Димки убило взрывом, и он остался вдвоём с сест-рой, которой ещё меньше лет. О своём убежище не рассказал, а то вдруг я не такой добрый, каким кажусь. Впрочем, я его понимаю.
Долго и подробно Димка описывал, как готовить пойманных животных: кошек там, крыс и даже голубей. Не сказать, чтобы такие кулинарные изыски вызывали во мне тошноту, но вот изумление точно. Что же творится с этим миром, если люди принялись есть крыс. Большой кусок колбасы мальчишка спрятал за пазуху, для сестры.
Димка, конечно, поинтересовался, что за глобус у нас, и мы, конечно, ответили, что обычный самый непримечательный глобус. Мальчишка потрогал рукой гладкие изображения Африки и Тихого океана и спросил, сколько такой стоит. Я соврал: копейки. Дескать, только выглядит красиво, а по-настоящему бутафория из пластика. Димка со знающим видом заявил, что его лучше спрятать, ибо другие же не знают про бутафорию и могут ограбить. Поэтому после полдника мы долго бродили по руинам в поисках пакета.
Пакет мы нашли. Внутри подгнивал древний мусор, но стоило его вытряхнуть, и тара для Глобуса готова. Хотя, видок пакета оставлял желать лучшего.
Совместное времяпрепровождение внезапно вызвало ностальгию. Каждый новый шаг всколыхнул альтернативные воспоминания из прошлого. И как мы с Андрюшкой обследо-вали подвал, и как ловушки устанавливали в лесопосадке, и как искусственную заводь на реке сооружали, как пытались там же плотину воздвигнуть. Это потом у меня Стёпка поя-вился, а когда брату было шесть, а мне десять, мы же все подвиги совершали вместе.
И такая твёрдая уверенность во мне закралась, что я обязан спасти Андрюшку. Трупом лечь, а брата вызволить. И если убьют меня, то это лучше. Андрюшка должен знать, на что я способен, ради него.
В то же время непонятное уныние принялось точить разум. В голове возникала куча во-просов. Зачем доктору Вечность Андрей? Не случилось ли с ним чего? Дадут ли нам доб-раться до цели? Столько преград возникало на пути, что вера давно оборвалась, весело помахав пёрышками на прощание. Теплилась лишь надежда.
Перед уходом Димка признался, что патронов в его пистолете давно нет, а я подарил мальчишке на память оружие Девятки. Вряд ли парень носит девятый номер, да и нарукавник уже бесполезен. Так что теперь моё оружие лишь игрушка.
Когда Димка покинул нас, я ушёл в себя. Ни с кем не хотелось разговаривать, в голове то и дело прокручивались события прошлых лет. Стёпка пару раз попытался со мной поговорить, но, получив односложные ответы, оставил меня в покое. Серёга иногда ворчал, сетуя на караульную работу.
Кстати, точку наблюдения мы сменили. Когда Димка узнал, что мы едем в Питер, объяснил про разницу между вокзалами Казанский, Ленинградский и Ярославский. Оказалось, мы наблюдали за Казанским, с которого и приехали, а уезжать должны с Ленинградского. Проверив билеты, Димка даже указал, где это написано. В итоге точку дислокации чуточку сменили. Возможно, наблюдение потеряло серьёзность и пока мы моргали глазами в сторону Казанского, шпионы Буратино проникли на Ленинградский.
Однако покидать убежище мы не торопились. Лучше подойти в самый последний мо-мент и запрыгнуть в вагон, чем подойти рано и ожидать участи в тупиковом купе.
Когда с наступлением темноты я порядком подмёрз и думал, что этот грёбаный караульный пост никогда не закончится, Серёга встал и кивнул.
- Пойдёмте. Время.
Как я уже говорил, на поезд мы таки сели, но поход до вагона, кажется, длился целую вечность. Мы шатались от любого громкого шороха, заглядывали в лица редких мрачных людей, ожидая, что каждый норовит броситься на нас.
Но вокзал погрузился в уныние, никому не было до нас дела. Вялый охранник на входе даже не посмотрел в нашу сторону, из оранжевого нам попались только кроссовки подростка, пронёсшегося мимо. Поезд уже стоял на путях, когда мы подошли.
Вроде бы обычная платформа, ничем не примечательная, такая же, как и остальные её собратья, но незримые мелочи выдавали в ней разруху апокалипсического мира. Быть мо-жет тонкие трещины, покрывающие асфальт то тут то там; или излишняя замусоренность; но я и не исключаю терпкий душок умирающего мира, незримый, как тёмная энергетика, которая часто навевает на нас депрессивные мысли.
Вагон у нас предпоследний, проводник - молодой энергичный парень, любящий улы-баться - редкий признак в зловещей реальности, окутывающей нас.
А вот внутри отличия бросались в глаза. Немытые панели, старый обогреватель, мелкий мусор в углах, будто дорожку подметали наскоро перед самым отъездом. В купе почему-то пахло солью, постели не застелены, а матрасы тонкие и по виду столь старые, будто на них ещё ленинградцы спали, поскорее покидая город перед фашистской блокадой. И свет не горел.
- Да. Невесело, - помнится, сказал ещё Серёга.
Те несколько минут, что нам пришлось ждать перед отправкой поезда, прошли что называется на ножах, как перед годовой контрольной, от которой зависит твоё дальнейшее обучение в школе.
Вот уже проводник захлопывает тамбур, мы облегчённо вздыхаем. И вдруг Стёпка вскрикивает:
- Смотрите! Люди Буратино!
Мы немедля прилипаем к окну и замечаем, как на платформу высыпают человек пять в оранжевых костюмах. Явная визитка Сомерсета. Но самого Буратино среди них я не вижу.
Поезд трогается, а оранжевые даже не обращают на него внимания, кидаясь к составам, ещё стоящим на путях.
- Чёёёёрт, - шепчет Серый. - Нас реально пронесло. Прямо вот секунды отделяли нас от смерти.
Ещё несколько мгновений и вокзал скрывается за спиной, погружая состав в темноту, лишь железнодорожный фонарь время от времени пронесётся мимо.
Мы откидываемся на стены и слабо улыбаемся.
- Победили, - ликует Стёпка. И я вижу его взгляд. Уже совсем не маленького профессора. Теперь у друга глаза взрослого вояки, побитого жизнью. Сколько мы в пути? Пару дней, а как будто несколько лет войны прошли вместе.
