– Какой в этом смысл?! Пойми, пока мы не нашли Сердце, вы мне роднее семьи.
Ника ощущала тревогу кожей. И дело не в том, что здесь было куда холоднее, чем этажом выше. С нее словно сорвали защитный покров, и оголили нервы. Алекс прав: всё не так, как должно быть. Но что именно? Ответ будто играл с ней в прятки. Еще с тех пор, как они приблизились к Иерусалиму, ее не покидало ощущение опасности, и теперь оно усилилось во сто крат.
Прометей нажал на кнопку прибора и открыл дверь.
Автоматически зажегся свет, заполняя небольшой круглый зал с аппаратом, похожим на анимус, в центре, и секция за секцией освещая длинные коридоры, уходящие точно лучи солнца во все стороны. Здесь было холодно, и Ника машинально сжалась, пытаясь сохранить тепло. Изо рта вырывался пар. Холодильники, в которых находились замороженные тела, были вмонтированы в стену. На дверцах располагались экраны с точной датой заморозки, периодом жизни покойного, его регистрационный номер. И вокруг – ни единой живой души.
– В этих герметичных камерах два режима: холодильник и печь, – сообщил Прометей. – Обычно вторым режимом не пользуются, но иногда приходится.
– Здесь тоже нет охраны? – насторожено спросил Алекс.
Бывший Созидатель уже не выглядел таким уверенным. Он старался не подать вида, но, похоже, и сам начал испытывать волнение.
– Давно перешли на электронную систему. Нам это на руку. Давайте за дело.
Колин кивнул Нике, и они вдвоем пошли вдоль прохода, рассматривая таблички.
– Будь настороже, – шепнул он, когда они отошли достаточно далеко от остальных. – Этот сукин сын что-то замышляет.
– Если я буду еще больше настороже, то уписаюсь прямо сейчас, – нервно хохотнула Ника.
Колин улыбнулся в ответ. Она повернулась к табличке с датой. XVI век. Рано. Дойдя до XVIII, остановилась и стала смотреть более внимательно. 1735 год – дата рождения Лорин.
– Что вы тут застряли?
Раскатившийся над головой голос Прометея заставил Нику подскочить на месте. Великан пробежался взглядом по окружающим их светящимся экранам.
– Эй, смотрите, – сдавлено позвал Колин. – Ее год. Как думаете, наш клиент?
Ника и Прометей подошли ближе, когда Колин протянул руку к дверце.
«Что-то не так… совсем не так…»
– Стой! – воскликнула Ника.
* * *
Когда-то тот, кто теперь носил документы на имя Шона Келли, пришел на эту землю. Это случилось много лет назад. Людям суждено родиться однажды. Он же рождался заново трижды. Первый раз – из лона матери в сыром замке, который не могли толком обогреть. Дело было во Франции в 1160 году. Его отец почти разорился и умер, оставив сыну в наследие сомнительное имя и долги.
Легенды о крестовых походах, о несметных сокровищах сарацинов, о славных победах и великих подвигах пьянили его с раннего детства, и едва над губой стал пробиваться пушок, юноша отправился на далекий берег. Конечно, он шел не один. Его порекомендовали, памятуя былые заслуги отца, не кому-нибудь, а Рено де Шатильону – регенту короля иерусалимского Балдуина IV Прокаженного – в услужение. Даже когда палестинское солнце обжигало его кожу – он был счастлив. И когда песок застревал в его горле – счастлив. Как и в тот день, когда им довелось защищать Иерусалим от войска Саладина, пришедшего из Египта.
Знал ли тогда он, как все обернется? Знал ли, что его вера обратится в пытку?
Как он узнал? Это случилось после битвы. Прежде он жил в замке Крак-де – Моабит,[22] вместе со своим господином, он много слышал, но мало видел. И то, чем часто полоскали его уши, все эти истории о великих подвигах и славных сражениях, была ложь. Ужасная, мерзкая ложь. Резня, которую учинили воины под стенами Иерусалима, была не так страшна, как то, что вершилось после. Сарацины, кто был еще жив, подвергались чудовищным пыткам. Их смерть была долгой и мучительной. Когда же своими глазами он увидел, как несколько воинов креста бросают в гигантский котел разрубленные на части вражеские тела, то едва не закричал. «Опомнитесь, братья!» – хотел он сказать, но не произнес ни слова. Те, которые только что топтали черепа еще живых врагов, теперь пожирали их мясо, как дикие звери. Несколько позже он узнал, что каннибализм был делом обыденным еще в первый крестовый поход, и никто бы его не осудил. Убивать сарацинов – богоугодное дело.
Но он был верен, и эта вера помогала оставаться слепым. Когда же Рено де Шатильон приказал ему в числе прочих преданных людей напасть на караван, в котором (по словам доносчиков), находилась сестра Саладина, ни на миг не засомневался в своих действиях. Но караван принадлежал богатым купцам с хорошей охраной. Те воины не походили на обыкновенных, встречаемых на поле боя. Они были словно демоны, так же быстры и неуловимы. И все же их удалось сразить, но не ему.
Он помчался за одним из уходящих прочь неверных. Он гнал свою лошадь во весь опор, когда стрела пронзила горло несчастному животному, а вторая – его собственную грудь.
От глухого удара о землю в груди разлился жар. В тот же миг его поглотили бесплотные тени, которые лишь с виду походили на людей.
Тогда он родился второй раз. Очнувшись в боли и страхе, обнаженный, голодный, он не понимал, где находится. Вокруг были враги. Женщины, мужчины – темные лицами, черные глазами. Они не убивали его и не пытали, обходились настороженно, вежливо. Излечили его раны и дали одежду. Только затем его привели к нему – Саладину. Его отцу. Его вожаку. Но тогда, конечно, он этого не знал.
Ему предстояло узнать так много: о том, за кого он сражался, о тех, против кого поднял меч. Об ассасинах – шакалах, рыщущих по полю боя в поисках поживы. О том, что их орден распался на два, и одни ушли в наем к крестоносцам. Они стали причиной первого поражения Саладина под Иерусалимом, и они же дали ошибочную информацию о караване. Его представили Хасиму, предводителю той части ассасинов, что сражались на стороне Саладина. «Ты научишь моих людей тому, что мы не знаем о вас», – сказал главарь наемников, поглаживая шелковую бороду. «А что дашь мне ты?» – спросил тогда он, потерявший главное, что было в его жизни, лишившийся в одночасье и дома, и свободы, разочаровавшийся и разуверившийся. Как больно было видеть во врагах больше человечности, чем в союзниках. «Вера дарила смысл твоей смерти, – ответил Хасим. – Я же дам то, что привнесет смысл в твою жизнь. То, ради чего стоит сражаться. Истину». Слова сарацина насмешили его: «В чем же твоя истина?» – «В познании. Однажды ты поймешь».
И он понял. Его учили читать, и книги дарили знания, от которых голова начинала болеть, как болят мышцы, непривычные к работе. Он учился боевому искусству, которое не походило на грубое владение тяжелым мечом. Десять лет, равных вечности, он провел среди ассасинов, стал одним из них.
