Старшина тоже взглянул на часы, кивнул и словно растаял. Проделав это так ловко, что глядя вслед бесшумно исчезнувшей, растворившейся в подлеске человеческой фигуре, Малышеву невольно подумалось о леших и прочих лесных призраках. О «призраках» — как раз кстати…
Капитан мотнул головой, прогоняя наваждение, передвинул удобнее ножны и двинулся в восточном направлении. При этом, несмотря на предыдущее заявление, сноровкой он ни в чем не уступал опытному таежному охотнику. Во всяком случае, лес тоже принимал его, если и не как своего, то и не как чужого…
Примерно зная, что и где следует искать, Андрей не столько глядел под ноги, сколько высматривал между деревьями силуэт самолета. И вскоре, стоя метрах в двухстах от места ночлега, Малышев, разглядывая «упитанный» фюзеляж трехмоторного транспортного Ю-52, мог только удивляться: как немцы умудрились затолкать такую тушку в лес? Не иначе на руках закатывали, а потом — еще и деревья обратно понатыкивали. Ведь у «тетушки Ю» не меньше тридцати метров в крыльях, — а такую прореху никакой маскировочной сетью не прикроешь. Плешь все равно с воздуха заметная останется… Опытный летчик обязательно увидит и отметит в рапорте…
К тайной стоянке капитан вышел вовремя.
Отсыпавшийся ночью в казарме летчик пришел сменить дежурившего напарника. Ничего не опасаясь и не глядя по сторонам, он быстро взбежал по ступеням приставной лестницы и нырнул внутрь железного чрева.
— Лейтенант Гумбольдт, подъем! Вставай, соня! — заорал он уже внутри. — Обед проспишь!
— Как обед?! — не понял шутки, очевидно, все же задремавший под утро, прямо в кресле, пилот. — Почему обед? Дитрих, ты же должен был меня еще утром сменить!
— Гюнтер, клянусь, я пытался это сделать… — продолжал разыгрывать товарища весельчак Дитрих. — Но не смог тебя разбудить… У тебя такой крепкий сон, я аж обзавидовался.
— Иди ты в задницу, Дитрих! — наконец-то разобрался со временем суток отдежуривший летчик. — Вечно ты со своими дурацкими шутками… Никак не поумнеешь…
— Так ведь скучно, Гюнтер, — примирительно произнес тот. — Ни кафе, ни пива, ни музыки, ни женщин. Сидим тут как партизаны… Только и остается, что вспоминать Париж.
— Тьфу, тьфу… Еще беду накличешь. Кстати, о женщинах, Дитрих: ты уже вылечил свою гонорею, или все еще лелеешь ее, как приятное напоминание? О Париже…
— Сам дурак… — незлобиво ответил тот, оценив шутку. — А плевать, кстати, надо три раза и при этом стучать по твердому. Ага, и обязательно через плечо. Я, правда, не помню, через какое именно…
— Что за глупости ты несешь? Похоже, та бутылка, что мы распили позавчера, все-таки не была последней. Признавайся, утаил от товарища?
— Э нет, Гюнтер… — серьезно ответил тот. — Коньяк здесь совершенно ни при чем. Меня на Восточном фронте солдаты научили. Говорят, что у русских это самая верная примета.
— Ты опять?! То партизаны, то русские… Сколько можно, Дитрих. Судьба не любит того, кто постоянно дергает ее за усы.
— Фи, Гюнтер… Разве можно так о фрау? Какие еще усы? Это ж не фельдфебель. А вот девушки очень даже не возражают, когда паренек посимпатичнее обратит внимание на их бантики. Ради этого они их в косы и заплетают… Чтоб было с чем повозиться и аппетит пробудить…
— Пошляк.
— А ты — зануда и ханжа. Не волнуйтесь, господин второй пилот… Нас с тобой тут даже гестапо не отыщет, случись что непредвиденное… — хохотнул весельчак Дитрих. — Так что можешь смело дергать свою судьбу за что только ухватишь. Хоть всю ночь подряд…
— Избавьте меня от своего тупого солдафонского юмора, господин барон. Постыдились бы предков. Лучше пойду досыпать… Принимайте дежурство, обер-лейтенант.
— Свободен, Гюнтер… Не напрягайся, старина… Иди отдыхай, а я пока попытаюсь понять разницу между сном в кресле и сном на лежанке. Хотя, если судить по твоему запухшему лицу — в лесу спится гораздо лучше. Что, в общем-то, и неудивительно: в кабине самолета воняет только бензином, моторным маслом и нашим потом, а не сапогами и нестираными носками шести солдафонов. Хайль…
— Хайль…
— Кстати, не в службу, а в дружбу. Поторопи фельдфебеля с завтраком. И пусть тот, кто на пост заступит, мне кофе принесет.
— Могли бы и не напоминать, господин барон… — проворчал сменившийся пилот. — Твои аристократические причуды, Дитрих, каждому известны.
— Не сметь пререкаться со старшими по званию, господин лейтенант! — заорал в спину своему товарищу весельчак барон, громко хохоча во все горло. — А то я за ужином твою порцию шнапса выпью…
Сменившийся с дежурства немец легко выпрыгнул из люка на травку, пренебрегая трапом, и показал оставшемуся в самолете товарищу два пальца. Имея в виду, конечно же, находящегося в кабине напарника. Потом, потянулся с хрустом, глубоко вдыхая промозглый лесной воздух, помахал руками, сделал несколько приседаний и, высоко вскидывая колени, резво побежал к сторожке.
«Шесть плюс два? — вычленил и суммировал в уме случайно полученную информацию Малышев. — Совсем фрицы страх потеряли… Хотя, если взглянуть с другой стороны, некоторая логика в этом прослеживается: чем меньше людей привлечено к операции, тем выше степень секретности. А наш оберштурмбанфюрер наверняка больше всего опасается утечки информации. Да и обнаружили мы их самолет, чего там лукавить, совершенно случайно. Если б Колька не услал меня готовить пути отхода, никто на этот аэродром ни в жизнь бы не наткнулся… Так что обвинение в халатности придется снять как не выдержавшее критики. Восемь человек… А это значит — двое спят после ночи, двое — дежурят у самолета, остальные четверо — готовят пищу и занимаются… самоподготовкой. И все рассредоточены. Максимум — пары. Отличный расклад! Даже Колесникова подключать не придется, сами со старшиной управимся…»
Он задумчиво поглядел на ту часть самолета, где размещалась кабина, машинально потирая мочку уха.
«Заманчиво, конечно, но потом придется дожидаться здесь солдата с кофе. А если он замешкается или не один заявится? Да и Кузьмич обеспокоится. Нет, зря рисковать не буду… Никуда пилот не денется. Сперва с остальными разберемся».
— Слышь, Степаныч, а ты как умудрился сухим остаться? — поинтересовался капитан Пивоваренко. — Раздевался, что ли?
— Не… Наш ефрейтор секрет Христа знает… — хохотнул Петров. — Ходит по воде аки посуху.
— И в самом деле? — только теперь Корнеев обратил внимание на то, что его ординарец единственный из всей группы одет в совершенно сухую форму. — Ты как речку переходил?
