Иван прошел мимо, сел у воды на скамейку.
Как ему сообщили, очередной паром отправляется к Невскому Проспекту через несколько часов. Стоимость — пять патронов. Иван сторговался за фонарь, выбора не было. Ничего, зато второй у него останется.
Прорвемся.
Паром доплывет до закрытой «гермы». Когда вода начала подниматься, ее закрыли намертво. Но там остался служебный ход — наподобие того, через который Иван ходил на Приморскую. Так что проблемы особой нет. Ну, промокну немного. Ерунда.
Осталось дождаться.
Ждать — Иван бросил в воду камешек — бульк! вода забурлила — это вообще самое сложное.
«Мемов, Орлов, Сазонов», — повторил он про себя, словно мог забыть.
Скоро мы встретимся.
Грязная куча тряпья зашевелилась. Иван дернулся — из-под кучи выбежали крысы и разбежались в разные стороны. Одна проскочила у самых ног диггера. Иван в сердцах сплюнул.
— Кто здесь? — спросил голос. Иван почувствовал, как волосы на затылке начинают шевелиться.
Еще бы!
Спрашивал давешний «мертвец». Застывшие синюшные губы шевелились, глаза смотрели прямо Ивану в душу. Диггер почувствовал, как волосы на затылке начинают шевелиться. Испуг окатил его, словно из ведра, бросился в лицо черной верещащей крысой… исчез. Кровь стучала в висках. Иван вдруг узнал.
Надо же. Он покачал головой.
«…виноват Дарвин».
— Здорово, Уберфюрер, — сказал Иван. Вот так встреча. — Как оно вообще? Как твое ничего?
— Фигово, — сказал Убер. Опираясь на руки, с трудом приподнял непослушное, словно взятое на примерку тело, посмотрел вправо, затем влево. Лицо его было словно раздроблено чем-то тяжелым. Плоское, опухшее. Глаза как у монгола. Потом снова на Ивана.
— Где я?
Иван не выдержал, хмыкнул. Своевременный вопрос.
— На острове.
— Это я знаю, — сказал Уберфюрер. Губы у него были разбиты, морда опухшая. — Где конкретно я сейчас нахожусь?
Иван пожал плечами.
— На центральном острове. Вон там лестница и написано «ДОЖ». Это кто? Дежурный по жабам?
— Ага, — согласился скинхед. — Он самый. Понятно. Мы здесь и бухали.
Это многое объясняло. В том числе и кислый запах, идущий от скинхеда — такой мощный, что его даже перегаром было сложно назвать. Скорее уж «перегарище».
— Ну ты даешь, друг… — Иван присвистнул. — Я вообще думал, что ты того — помер. Что бордюрщики из тебя ремней нарезали. Или на барабан натянули. Или еще чего. А ты здесь.
— Я жесткий, как подошва ботинка, — сказал Уберфюрер. Мучительно, перекосив лицо, выпрямился, сел. Теперь его поза напомнила Ивану позу дяди Евпата, когда его прихватывала старая рана в бедре. — Эти уроды побоялись обломать зубы.
— Ну ты даешь, — повторил Иван. — А здесь ты как оказался? В Новой Венеции?
Уберфюрер открыл рот, подержал так и закрыл.
— Не помню.
* * *
В девятнадцать лет Уберфюрер понял, что нравится женщинам, и пропал из университетских будней, чтобы проснуться в вечных праздниках жизни.
Институт на Ленинском проспекте теперь представлялся ему не серым и унылым зданием, а горящим, колыхающимся горнилом страстей и наслаждений. В этом здании все пылало, искушало и совращало, кокетничало и несло угрозу (конфликты из-за внимания женщин Уберфюрер находил самыми естественными из конфликтов, существующих на земле), двигало стройными бедрами и опаляло взглядом из-под длинных, как полярная ночь, ресниц.
— Как ты здесь оказался? — спросил Иван.
— Не помню. — Уберфюрер мучительно пытался нащупать ускользающие воспоминания и натыкался каждый раз на одно и то же — на пустоту. Все, что начиналось с момента «Вперед!» и прыжка его в туннель — исчезло, в потаенном чулане памяти не было ни одной вещицы — только темнота. Амнезия, поставил сам себе диагноз Уберфюрер и на этом успокоился. Посттравматическая. Вот и ладно.
— А здесь — это где? — спросил он ради интереса. В принципе, какая разница, откуда начинать новую жизнь?
— Новая Венеция. Где-то рядом с Горьковской. А что, ты совсем ничего не помнишь?
— Помню только, что когда очнулся, отливал на гермуху.
Иван поднял брови.
— С заброски?
Старая примета — помочиться на гермодверь. На удачу.
— Похоже. Может, у меня сотрясение?
— Смотри мне в глаза, — Иван прищурился. — Ага. Нет, зрачки одного размера. Скажи: прыжок с подвыподвертом. Только быстро.
— Офигевающая прохрень, — сказал Уберфюрер быстро. — Выхухоль, нахухоль, похухоль. Синхрофазотрон. В рамках банальной эрудиции… Да нет, все в норме, брат.
— Ага, — Иван кивнул.
Посмотрел на Уберфюрера с отрешенным выражением на роже. Странный он, подумал Убер. Клево.
— Мы Восстания взяли? — Все-таки кое-что он помнит.
Иван помедлил.
— Ну как тебе сказать… взяли.
Лицо у него стало — выразительней некуда. Уберфюрер почесал затылок.
— Так где мы, брат? — спросил он.
— На Горьковской. Вернее, в перегоне от Горьковской до Невского проспекта.
— Как это? — удивился скинхед. — Тут же туннель должен быть завален!
— Да, Убер, — сказал Иван. — По башке… или что у тебя там, тебя крепко приложили, если даже этого ты не помнишь. Сам-то ты как сюда попал, по-твоему? А? Ну-ка… — Диггер вдруг насторожился, наклонился вперед. — Покажи руку!
— Чего?
— Да не эту… другую! Ногти твои где? — Иван поднял взгляд, посмотрел ему в глаза. — Да, брат.
Уберфюрер наклонил голову, посмотрел. Вздрогнул. Левая рука была недавно зажившая, с уродливыми кусками розового мяса вместо ногтей. Уцелел ноготь только на большом пальце. Дела. Уберфюрер сжал руку в кулак, разжал. От усилия вспомнить опять заболела голова.
— Кто тебя так? — спросил Иван.
— Найду, кто это сделал, — Убер сжал зубы, — яйца вырву плоскогубцами.
Медленно. Он пожал плечами. Месть — это личное. Потом сказал:
— Не помню, брат. Да это уже неважно. Верно?
* * *
Он проснулся оттого, что рядом кто-то был.
Иван осторожно открыл глаза. Ага, вот ты где. Диггер вынул нож, подаренный стариком. Взял его обратным хватом, спрятав лезвие за запястье. Одно название, что оружие. Вот раньше у него был нож как нож. Даже с небольшой тварью можно справиться. Или, например, Уберфюреровский кукри — почти топор…
Некто неизвестный, наглец такой, залез в Иванову сумку. И что-то там искал. Возможно, смысл жизни, подумал Иван с иронией. Или пожрать.
Иван мягко перетек за спину наглеца, присел на корточки.
— Эй, — тихо позвал он. — Ты кто?
«Наглец» вскинул голову, увидел Ивана. Испуг плеснулся в больших круглых глазах… и вдруг растаял. Его место заняла радость. Рот раскрылся…