— Я давно за вами наблюдаю, молодые люди. — Он смотрел на нас абсолютно серьезно, а потом буквально впился взглядом в Лесю. — Девушка, если вы снимете свои очки, я подарю вам эту картину.
Она перевела на меня испуганный взгляд.
— Позвольте, любезный! — усмехнулся я. — Вы ничего не путаете?
— Не сочтите за грубость, ваше сиятельство! — ответил он, продолжая смотреть только на Лесю. — У меня фотографическая память, и я понимаю, что передо мной Алексия, портрет которой я мечтал написать последние три года!
— У меня уже есть портрет! — заявила ему Леся и попыталась спрятаться за моей спиной.
— Охотно верю! — хмыкнул он. — А могу я взглянуть на работу этого ремесленника?
Это он кого ремесленником назвал? Сашку Петрова?! Сдерживаясь из последних сил, я заставил себя подумать о чем-нибудь хорошем. Первой (видимо, прошла ассоциация с Сашкой Петровым) была смоленская усадьба и то, как просто там было жить, вторым — наш лес, который я знал до последнего пенька…
Однако окончательно в себя я пришел от того, что мою руку пыталась сжать испуганная бледная Леся, а стоящий напротив художник, лицо которого приобрело земляной оттенок, хватался за сердце. Посетители выставки спешно покидали наш закуток.
— Все нормально, — кивнул я девушке, и она отпустила мою руку.
— Теперь я точно знаю, как выглядит сиятельный гнев! — пробормотал художник. — Простите меня, ваше сиятельство, если обидел своими словами! — поклонился он.
— Вы не представились! — кинул я ему.
— Святослав Хмельницкий к вашим услугам, — ответил он и снова поклонился.
— Святослав, вы действительно хотите увидеть портрет Алексии в исполнении ремесленника?
— Если вам не трудно, ваше сиятельство!
— Хорошо, я попытаюсь это устроить. Дайте мне пару минут на телефонный звонок.
— Как будет угодно вашему сиятельству! — продолжал он кланяться.
Не обращая больше на него внимания, я отошел немного в сторону и набрал Сашку.
— Привет! — начал я разговор. — Я сейчас на той выставке, которую ты рекомендовал.
— Нравится? — весело спросил он.
— Очень! — хмыкнул я. — Господин Святослав Хмельницкий желает увидеть твой портрет Алексии.
— Да? — в голосе Сашки появились панические нотки.
— Хочешь, я ему трубку дам? — уже спокойно спросил я.
— Нет. — Петров сделал паузу. — Куда надо портрет привезти?
— Прямо на выставку, Сашка, — ответил я. — Через сколько будешь?
— Максимум час! — в голосе моего друга все равно чувствовалось сомнение.
— Не подведи меня! — как можно убедительнее сказал я ему и положил трубку.
В этот момент появился Прохор в сопровождении распорядителя, на которого жалко было смотреть.
— Алексей Александрович, ваше сиятельство! — Мой воспитатель сделал вид, что запыхался. — Что случилось? Кто посмел? Почему люди выставку покидают?
— Творческие люди неуважение проявили, Прохор… — сказал я через губу. — Пришлось восполнять пробелы в воспитании… — Здесь я обратился к дрожащему распорядителю: — Милейший, вы будьте поаккуратней с этой творческой интеллигенцией. Жизнь так коротка…
Теперь за сердце хватался уже распорядитель. Прохор его пихнул локтем в бок, чем привел в чувство, и сказал:
— Чтоб я тебя и охрану не видел!
Того долго уговаривать не пришлось, и он быстренько испарился.
После этого настала моя очередь.
— Ты что творишь, Лешка, на выставке умудрился влететь! — начал меня воспитывать шепотом Прохор. Я не стал ему ничего отвечать, а просто подозвал Лесю:
— Расскажи ему, как все было.
Они уединились на пару минут, после чего Прохор демонстративно кровожадно оглядел художника и многозначительно хмыкнул, от чего тот поежился, но присутствие духа все же сохранил.
В ожидании Сашки мы спустились в пустой зал на первом этаже и по второму разу начали обходить полотна, слушая красочные комментарии Хмельницкого. Тот даже, казалось, окончательно отошел от произошедшего, был крайне экспрессивен и красноречив, определив в нас с Лесей и Прохором заинтересованных слушателей, понимающих в живописи и близких ему в восприятии мира. Художник даже не заметил, как к нам присоединился еще один поклонник его таланта — Сашка Петров, который с горящими глазами внимал каждому слову мастера. Остановились мы только на втором этаже, напротив того самого пейзажа, который так понравился Алексии. Будто что-то вспомнив, Хмельницкий вдруг остановился, оглядел нас, задержав взгляд на девушке, порывисто снял картину со стены и протянул Лесе.
— Это вам! От всего сердца! — Глаза его горели.
Она посмотрела на меня, как бы спрашивая разрешения, и я кивнул. Леся повернулась к Хмельницкому и взяла картину.
— Спасибо, Святослав! — поблагодарила она и сняла очки.
Художник впился глазами в ее лицо, не обращая внимания на окружающее. Леся больше не боялась его фанатизма и даже робко улыбнулась. Мы все не спешили вмешиваться, а Сашка так и вовсе наблюдал за разворачивающимся действом с трепетным уважением к художнику. Все волшебство момента нарушил Прохор: — Кто-то, по-моему, хотел портрет посмотреть? Хмельницкий нехотя оторвался от созерцания Алексии и обратил внимание на нас, грешных:
— На первом этаже, там освещение лучше.
Мы спустились за ним на первый этаж, Сашка достал портрет и установил на специальную подставку. Очень хотелось ахнуть — Алексия на портрете была как живая. Петров действительно сумел передать ее характер, эмоции, чувства! Даже я, ничего не понимавший в живописи, видел, что Сашка сумел поймать момент и выразить его в картине. Судя по всему, всех остальных обуревали такие же чувства, за исключением Хмельницкого — он, прищурив глаза, то подходил к портрету ближе, то опять возвращался на старое место. На Сашку было больно смотреть — он напряженно наблюдал за художником, нервно сжимая ладони. Наконец Хмельницкий, не обращая ни на кого внимания, встал напротив портрета и застыл.
— Ваше сиятельство! — повернулся он наконец ко мне. — Примите мои самые глубочайшие извинения! — Хмельницкий поклонился. — Лучше Александра я написать не сумею!
— Это вы не мне, а вашему коллеге скажите! — усмехнулся я и указал на школьного друга.
Сашка же, еще ничего не понимая, переводил взгляд с меня на Святослава и обратно. Когда до него дошла суть сказанного, он покраснел и засмущался, в отличие от того же самого Хмельницкого, который в одночасье завладел вниманием Петрова. Пока они обсуждали какие-то свои художественные тонкости,
