— Лучше туда не смотри, — обнял я Юлю, оградив её собой.
— О боже! — ахнула она. — Они все погибли!
— Не думай об этом. Просто забудь о них. Так легче.
Сквозь треск догорающих огней и завывание обдувающего их утреннего ветерка, прозвучал некий отдалённый звук, напоминающий человеческий стон. Я прислушался: звук исходил откуда-то со стороны взорванного танка, из-под разрушенного навеса.
— Слышишь? — обратил я на это внимание.
— Что? — не поняла Юля, растерянно посмотрев на меня.
— Там, среди обломков, — кивнул я в сторону танка. — Кажется, я слышал чей-то стон. Может быть, ещё кто-то сумел выжить. Скорее!
Я бегом устремился к обломкам, из-за которых исходил этот звук, Юля последовала за мной.
Добежав до танка, я остановился: звук ослаб, но я по-прежнему его слышал.
— Здесь кто-нибудь есть? — крикнул я, надеясь на ответ. — Откликнитесь, чтобы мы смогли вас найти!
— Я здесь, под завалом! — услышал я где-то рядом тихий, но такой знакомый голос.
Это, несомненно, был голос командира.
Я обошёл танк, заметив чью-то руку, торчавшую из-под рухнувшего навеса.
— Скорее сюда! — окликнул я Юлю, начав раскидывать в стороны куски кровли и металлоконструкций.
Юля подбежала ко мне и, взявшись вместе за кусок металлической фермы, мы откинули его в сторону, высвободив из-под них голову и часть туловища командира. Но то, что мы увидели, повергло нас в настоящий шок: обгоревшая одежда едва прикрывала его покрытое ужасными ожогами тело. Кожи как таковой на нём уже не было, волосы на голове обуглились, в некоторых местах даже виднелись обожжённые мышцы, а с обгорелого лица на нас смотрели узкие щёлочки глаз. Остальная часть туловища была плотно прижата большим куском фермы и кровь струилась из места, где она соприкасалась с туловищем.
Судя по всему, жить ему оставалось не долго.
Он постоянно стонал и тяжело дышал. Каждое движение, должно быть, доставляло ему невероятную боль, но он терпел, борясь со смертью:
— Это ты, — узнал он меня.
— Не шевелитесь, — склонилась над ним Юля, пытаясь хоть как-то облегчить его страдания.
— Ты был прав, — продолжил он. — Нам нужно было уходить. Из-за меня, дурака, погибли все.
Я присел рядом с ним, даже не представляя, чем мы могли ему теперь помочь.
— Я, наивный, думал, что умнее врагов, но проиграл вчистую, — говорил он, часто отхаркивая кровь и содрогаясь, то ли от холода, то ли от мышечных спазм, предвещающих кончину. — Но, я не умру, не сделав всего, что в моих силах.
Он сделал паузу, собираясь с силами и вновь отхаркав кровь.
— Я помогу вам, — еле слышно сказал он. — Выберетесь из города, переправьтесь через границу и с первого же телефона позвоните по номеру, запоминайте: 6523387 — это номер моего брата в Берлине. Он работал в разведке. Скажете, что от меня, он поможет вам устроиться. Расскажите ему обо всём… обо всём, что здесь произошло…
Очень быстро он ослабел и едва сумел договорить последние слова, после чего голова его упала наземь, и, испустив последний вздох, он затих навсегда.
Мы с Юлей переглянулись, замолчав на некоторое время.
— Идём, — поднялся я на ноги. — Нам пора.
Мы в последний раз взглянули на командира и, развернувшись, удалились прочь, подальше от этого места, за несколько мгновений ставшего кладбищем для ни в чём неповинных людей.
Потом мы бежали. Так быстро, как только могли, пытаясь поскорее покинуть город. Мы вышли из кварталов частной застройки, устремившись вдоль железнодорожной линии, уводящей из города на север.
За нами, где-то над городом закружили вертушки, но мы были уже далеко и не боялись оказаться замеченными.
Мы бежали и бежали, не жалея ни себя, ни ног. И лишь достигнув первого же леска, позволили себе, наконец, остановиться на отдых.
Но, едва отдышавшись после сумасшедшего бега, продолжили движение.
К середине дня мы были уже в деревушке, откуда начался мой путь в городские руины. Здесь запаслись некоторыми припасами: крупами, мисками, кое-какими закрутками, найденными в погребах — всем тем, без чего невозможен такой дальний переход, что предстояло совершить нам.
Взвалив всё это на плечи, уже не спеша, мы двинулись на запад, к ближайшей границе в надежде, что хоть соседние страны война не затронула. Путь был не близкий — несколько сотен километров по бездорожью. Но торопиться нам было не куда. Главное — это пройти его незаметно для врага. Для чего следовало держаться подальше от транспортных путей и населённых пунктов, опасаться вражеских патрулей и вертолётов, предпочитая держаться таких мест, где, в случае угрозы, можно было легко найти укрытие.
Мы облачились в белые маскхалаты и пустились в путь, особо не задумываясь, что с нами будет, когда мы доберёмся до границы и как вообще мы будем её переходить? Невольно возникал вопрос: а стоит ли вообще проделывать этот путь, когда мы совершенно не знаем, что ожидает нас впереди? Быть может, лучше навсегда остаться невидимками и скрываться здесь, на Родине? Но тогда нам пришлось бы жить в вечном страхе и постоянном бегстве, так как на этой земле нас в покое, похоже, никогда не оставят. Или же, будь что будет, пытаться прорваться на запад и там скрываться, растворившись среди других людей?
Мы размышляли об этом, а наши ноги, тем временем, всё дальше уводили нас на запад. Наверное, мы всё же хотели попытаться разобраться, что же на самом деле произошло, и как мир дожил до этого. Ведь мы слышали ту радиопередачу, а значит там, на западе, был кто-то, кто не равнодушен к нашей судьбе и кто мог хоть как-то повлиять на эту ситуацию. Возможно, мы могли бы им помочь, рассказав непосредственно от лица пострадавших обо всём, что видели и пережили. Ведь именно этого хотели от нас люди, с которыми мы находились бок о бок эти дни и которые погибли по чьему-то решению, которому нет объяснения. Очень хотелось, наконец, разобраться во всём этом и сделать хоть что-то, чтобы виновники всё же получили по заслугам.
С тех пор, как я взял в руки оружие, я стал солдатом и останусь им до тех пор, пока враг не будет повержен и прогнан с нашей земли. Так поступали наши прадеды во времена Великой Отечественной, при Наполеоне и нашествии Золотой орды, так будет и теперь. Каждое зло должно быть наказано и для этого всегда найдётся тот, кто это сделает. Кто знает, может, это буду как раз я?
Юля как-то спросила меня: я убил столько людей, испытываю ли я какие-то угрызения совести после этого?
К своему удивлению, я отметил, что никогда даже не задумывался об этом. Я делал то, что должен был, чтобы спасти себя и других и то, что ради этого мне приходилось убивать других, меня совершенно не волновало. Они были моими врагами, мишенями, паразитами, лезущими изо всех дыр, но никогда — людьми. Это, однако, не значит, что я стал бесчеловечен или бесчувствен. Наоборот, мои чувства обострились, эмоции от пережитого рвались наружу, удерживаемые лишь здравым рассудком, не дававшем мне впасть в отчаяние, ведь от меня во многом зависела жизнь моей любимой, единственного близкого для меня теперь человека.
