С Хеттой у Франсуа было два дня. Всего два коротких весенних дня, а наутро третьего началась война, и Франсуа в составе снайперской роты ушёл в Чёртово ущелье. Больше они не виделись – когда снайперов из ущелья выбили и те откатились на ставшие передовой позиции второй линии обороны, на свидания не осталось времени. Хетта безвылазно санитарила в полевом лазарете, и Франсуа, дважды отлучавшийся с позиций в тыл, видел её лишь издали, мельком.
А были ли они, эти два дня, мучительно думал Франсуа, сидя в окопе после отражения очередной атаки. Грязь, кровь и смерть, с которыми он сжился за последнюю неделю, перечеркнули два дня любви и нежности, затушевали их, отдалили, вытолпили из сознания. И тем не менее всякий раз, когда смерть временно отступала, Франсуа думал о том, что за его спиной осталась Хетта. Что она есть, что жива, и становилось легче, и отчаянно хотелось жить, и выжить для того, чтобы быть с нею.
– Немедленно в тыл! – прикрикнул на сестру Бьёрн. – Без разговоров, живо!
– Никуда я не пойду, – решительно отрезала Хетта и подняла умоляющий взгляд на Франсуа. – Не уговаривайте, – попросила она. – Пожалуйста. Если мужчин одолеют, нам, женщинам, всё равно не жить. Мы…
Залп от лесной опушки не дал Хетте договорить. Франсуа выругался вслух, прильнул щекой к винтовочному прикладу, вгляделся через прорезь прицела. Едва не с облегчением вздохнул – на этот раз на их участке атаковали выряженные в бледно-зелёные с розовыми галунами мундиры июниты.
Следующие полчаса Франсуа Мартен вёл огонь по наступающей перебежками июньской цепи. Слева отзывалась винтовка Бьёрна, справа – длинноствольное охотничье ружьё в руках Хетты.
На половине расстояния между позициями и лесной опушкой цепь залегла. Минут пять прошли в обмене одиночными выстрелами, обороняющиеся экономили патроны, атакующие боялись поднять головы от земли. Передышка, однако, получилась недолгой – вслед за первой цепью из леса в поле рванулась вторая, за ней с интервалом в минуту – третья.
Атакующие приближались. Вот им осталось преодолеть шестьдесят шагов, пятьдесят, сорок. Теперь Франсуа слал в июнитов выстрелы лихорадочно, почти не целясь. Тридцать шагов, двадцать…
– В рукопашную! – хриплым, надтреснутым голосом крикнул Бьёрн.
– В рукопашную! – эхом прокатилось по траншее.
Франсуа, оттолкнувшись от земли, вылетел из окопа на бруствер. Рванул из-под ремня револьвер, разрядил в голову набегающему усатому июниту, отбросил в сторону и выдернул из ножен клинок. Пятью шагами левее другой июнит, бритоголовый и толстый, на саблях схватился с Бьёрном, из-за спины его вывернулся второй, с маху полоснул Бьёрна по груди тесаком.
Франсуа прыгнул, крутанулся на месте, ударом наотмашь развалил бритоголового пополам. Метнулся к другому. «Хетта!» – осознал он в этот момент. Там, за спиной, осталась Хетта. Франсуа отпрянул назад, в два прыжка замахнул на бруствер. Хетта с кровавой маской на месте лица, разметав в стороны руки, лежала на дне окопа навзничь. У Франсуа подкосились колени, он рухнул с бруствера вниз. Ползком добрался до Хетты, обхватил её, мертвую, за плечи, притянул к себе, затем отпустил. Поднялся в рост и полез из окопа наружу умирать.
Выбраться Франсуа не успел. Пуля встретила его, ужалила в плечо, опрокинула. Грянувшись об окопное дно, Франсуа потерял сознание. Он не видел, как захлебнулась и умерла атака, подавленная подоспевшими добровольческими отрядами, переброшенными с западного фронта.
Очнувшись, Франсуа услышал голоса, говорящие по-июльски. «Попал в плен, – отрешённо подумал он, – теперь наверняка расстреляют. И пускай расстреливают. Хетты больше нет, а значит, нет смысла жить, а главное – нет желания». Франсуа повёл плечами, и тупая ноющая боль в левом, мгновенно переродившись в кинжальную, прошила его насквозь. Франсуа не сдержал стона.
– Эй, он, похоже, пришёл в себя.
«Это обо мне говорят, – понял Франсуа. – Это я пришёл в себя». Сделав усилие, он повернулся на правый бок, открыл глаза, обвёл взглядом полутёмное помещение и троих сидящих за столом незнакомцев.
– Лежи, лежи, – пробасил бородатый здоровяк. – Рана пустяковая, кость не задета, но побаливать будет.
Франсуа вгляделся в полумрак. Сидящий рядом со здоровяком худощавый парень, с узким лицом, высоким лбом и копной падающих на него вьющихся чёрных волос, застывшим взглядом уставился в потолок. Другой, длиннорукий и курносый, дружески улыбался.
– Вы кто? – спросил Франсуа по-июльски. – И в каком я месяце?
– В апреле, в каком же ещё, – прыснул курносый. – Меня зовут Глеб, мы с Медведем, – курносый кивнул на здоровяка, – из декабря, а Курт октябрьский.
Франсуа непонимающе потряс головой.
– Не волнуйся, – успокоил Медведь. – Ты у своих, нам сказали, что ты тот самый апрельский перебежчик, и мы пришли познакомиться. Он, – Медведь положил лопатообразную ладонь на плечо узколицему Курту из октября, – тоже перебежчик, только с осени. Представляешь, вас таких двое на всю зиму. Но ничего, может статься, скоро многие захотят перебежать к нам. Только вряд ли мы их примем – дорога ложка к обеду.
Из последующей беседы выяснилось, что Франсуа был без сознания почти полдня, а трое за столом – подоспевшие на выручку февралитам добровольцы с западного фронта. Также выяснилось, что слухи об оружии, которое должен доставить инопланетный корабль, вовсе не слухи, а чистая правда. Более того, на поставке занята жена Курта, она же приёмная дочь Медведя. Какова её роль, Франсуа, правда, не понял, а ни муж, ни отец объяснять не стали.
По прошествии получаса декабриты попрощались и оставили Франсуа с Куртом наедине.
– Я знаю о твоём несчастье, – хмуро сказал тот. – Сочувствую. Со мной жизнь обошлась мягче. А вообще, наши с тобой истории – будто отражения в зеркале, апрелит. Не понимаешь? Словно посередине зимы поставили зеркало, и мы с тобой о него разбились с разбегу. Только с разных сторон. Я тоже бежал в декабрь ради женщины. И остался ради неё. Больше её со мной нет, так получилось. А я… я, видишь, продолжаю воевать на её стороне. Так же, как и ты на стороне покойной.
– Я отвоевался, – возразил Франсуа. – Я больше никому ничего не должен.
– Мне тоже так казалось, ещё вчера. А потом… – Курт махнул рукой. – Наверное, чувство долга вросло в меня, пустило корни и прижилось. Я уже и сам не очень хорошо понимаю, кому я должен, сколько должен и почему.
Франсуа закрыл глаза, с минуту лежал молча, думал, потом сказал:
– Ты прав. Мы оба должны. Я – самому себе. И ты тоже.
– Ладно, – Курт невесело улыбнулся. – Об этом мы можем поговорить позже. А пока что послушай: в этом мире нам с тобой больше нет места. Мы в нём – чужие, повсюду. Мне не вернуться в кочевья октября, меня там встретят как предателя. Думаю, что тебя в апреле – тоже. Так вот: на севере, в двух сутках ходу под парусом при попутном ветре лежит Северный архипелаг. Там, на островах, живут люди. Они не кочуют и не убивают друг друга в войнах.
