— А жизни? — спросил Золрааг.
Анелевич сплюнул на пол кабинета правителя. Он не знал, понял ли Золрааг, сколько презрения содержится в его жесте. Но надеялся, что понял.
— А зачем нужна жизнь, когда тебя загоняют в гетто и заставляют голодать? Больше этого с нами никто не сделает, недосягаемый господин. Можете поступать со мной так, как сочтете нужным. Другой еврей, который станет вашей марионеткой, скажет то же самое — или с ним разберутся свои же.
— Я вижу, вы не шутите, — удивленно проговорил Золрааг.
— Конечно, нет, — ответил Анелевич. — вы говорили с генералом Бор-Комаровским о разоружении польской армии?
— Ему это не понравилось, но он повел себя совсем не так резко, как вы, — сказал Золрааг.
— Он лучше воспитан, — пояснил Анелевич и про себя добавил парочку ругательств. Вслух же он заявил: — Не надейтесь, что он станет с вами по-настоящему сотрудничать.
— Никто из тосевитов не хочет с нами по-настоящему сотрудничать, — грустно пожаловался Золрааг. — Мы думали, что вы, евреи, являетесь исключением, но я вижу, мы ошиблись.
— Мы многим вам обязаны за то, что вы вышвырнули нацистов и спасли нас от лагерей смерти, — ответил Анелевич. — Если бы вы относились к нам, как к свободному народу, заслуживающему уважения, мы бы с радостью вам помогали. Но вы хотите стать новыми господами и обращаться со всеми на Земле так, как нацисты обращались с евреями.
— В отличие от немцев, мы не станем вас убивать, — возразил Золрааг.
— Не станете, но сделаете своими рабами. А потом все люди на Земле забудут, что такое свобода.
— Ну и что тут такого? — спросил Золрааг.
— Я знаю, что вам этого не понять, — проговорил Анелевич — печально, поскольку Золрааг, если сделать, конечно, скидку на его положение, был вполне приличным существом.
Среди немцев тоже попадались нормальные люди. Далеко не всем нравилось уничтожать евреев просто потому, что они евреи. Но, тем не менее, они выполняли приказы своих командиров. Вот и Золрааг с презрением относился к разговорам о свободе.
Тысяча девятьсот лет назад Тацит с гордостью заметил, что хорошие люди — тот, кого он имел в виду, приходился ему тестем — могут служить плохому Римскому императору. Но когда плохой правитель требует, чтобы хорошие люди совершали чудовищные поступки, разве могут они, подчинившись его воле, остаться хорошими людьми? Анелевич задавал себе этот вопрос бесконечное число раз, но так и не получил на него ответа.
— Вы утверждаете, будто мы не сможем силой заставить вас подчиниться, — сказал Золрааг. — Я не верю, но вы так говорите. Давайте, подумаем… есть ли в вашем языке слово, обозначающее перебор вариантов с целью оценить то, что не совсем понятно?
— Вам нужно слово «предположим», — ответил Анелевич.
— Предположим. Спасибо. В таком случае, давайте предположим, что ваше заявление истинно. Как же тогда мы должны управлять вами, евреями, и одновременно добиваться того, чтобы вы выполняли наши требования?
— Жаль, что вы не спросили до того, как мы оказались по разные стороны баррикады, — ответил Анелевич. — Я думаю, разумнее всего не заставлять нас делать то, что причинит вред остальному человечеству.
— Даже немцам? — удивился Золрааг.
Глава еврейского сопротивления поджал губы. Да, в уме Золраагу не откажешь. То, что нацисты сделали с евреями в Польше — да и по всей Европе — требовало отмщения. Но если евреи станут сотрудничать с ящерами и выступят против немцев, они никогда не смогут сказать им «нет», когда речь зайдет о других народах. Именно эта дилемма заставила Мойше Русси сначала прятаться, а потом спасаться бегством.
— Вам не следует использовать нас в пропагандистских целях. — Анелевич знал, что не ответил на прямо поставленный вопрос, но он не мог заставить себя сказать «да» или «нет». — Не важно, каким будет исход вашей войны — принесет он вам победу или поражение — весь мир нас возненавидит.
— А почем нас должна волновать реакция тосевитов? — спросил Золрааг.
Проблема заключалась в том, что в его вопросе звучало, скорее, любопытство, чем желание отомстить.
— Потому что только так вы получите возможность править здесь спокойно, — вздохнув, ответил Анелевич. — Если из-за вас евреев будут ненавидеть, мы станем ненавидеть вас.
— Вы получили определенные привилегии, потому что помогли нам в войне против немцев, — напомнил ему Золрааг. — По нашим представлениям вы продемонстрировали неблагодарность. Угрозы не заставят нас облегчить вашу жизнь в дальнейшем Вы можете идти, герр Анелевич.
— Как прикажете, недосягаемый господин, — холодно ответил Анелевич.
«Вот теперь жди неприятностей», — подумал он, выходя из кабинета правителя.
Анелевич сумел убедить Золраага в том, что ему следует повременить с разоружением евреев Точнее, он так думал
Ему удалось найти надежное убежище для Русси Теперь, пожалуй, придется искать для себя.
— Как бы я хотела оказаться в Денвере, — сказала Барбара.
— И я тоже, — проговорил Сэм Иджер, помогая ей выбраться из фургона. — От погоды все равно никуда не денешься. — Поздние метели и снегопады задержали их на въезде в Колорадо. — А Форт-Коллинз симпатичное местечко.
Линкольн-Парк, в котором остановилось несколько фургонов Металлургической лаборатории, поражал своими контрастами. В центре площади стояла маленькая бревенчатая хижина — первое строение, возведенное на берегу реки Пудр. Огромное серое здание из песчаника, в котором размещалась Публичная библиотека Карнеги являлось демонстрацией того, как далеко по дороге прогресса ушел городок всего за восемьдесят лет.
— Нет, я не это имела в виду, — сказала Барбара и, взяв Сэма за руку, отвела его от фургона.
Он оглянулся на Ристина и Ульхасса, убедился в том, что военнопленные никуда не денутся, и зашагал вслед за ней.
Барбара подвела Сэма к пню, где их никто не мог слышать.
— Что случилось? — спросил он, снова оглядываясь на ящеров.
Они даже головы из фургона не высовывали, оставаясь на своих соломенных подстилках, где было немного теплее. Сэм не сомневался ни секунды, что они ни за что не решатся сейчас куда-нибудь сбежать, но чувство долга заставляло его за ними приглядывать.
— Ты помнишь ночь после нашей свадьбы? — задала Барбара неожиданный вопрос.
— Хм-м-м? Вряд ли я ее когда-нибудь забуду. — Счастливая улыбка расцвела на лице Сэма.
— Ты помнишь, чего мы не делали в ту ночь? — совершенно серьезно спросила Барбара.
— Ну, мы много чего не делали в ту ночь. Мы… — Иджер замолчал, заметив на лице Барбары беспокойство и смущенную улыбку. Он сразу все понял и медленно проговорил: — Мы не пользовались презервативом.
