– Когда я был маленьким, – а сейчас голос адмирала зазвучал вдруг сентиментально и мечтательно, – у нас был сосед, плотник. Каждый день он начинал что-то колотить ранним утром, когда все еще спали. И еще у нас была соседка, выгуливавшая мелкую и невероятно противную собачонку. Та постоянно гавкала, громко и противно. И эти двое друг друга ненавидели. Каждый раз, когда они начинали ругаться, я надеялся, что они подерутся. И кто бы кого не убил, мы все равно окажемся в выигрыше. Улавливаете аналогию?
Да уж чего тут улавливать. Что-то подобное, помнится, еще в разговоре с Нимицем звучало. А адмирал между тем встал, налил себе из стоящей на столе высокой бутылки красного, будто кровь, вина, отпил немного, посмаковал.
– Знаете, я не слишком большой ценитель вин, но Батиста явно умеет выбирать хорошие напитки. Ладно, давайте и впрямь перейдем к делу. Вы хотите мира. Мы не против. Вот условия.
На стол небрежно лег сложенный вчетверо лист бумаги. Слегка пожелтевший, с затрепавшимися краями – его, такое впечатление, небрежно сунули в какой-нибудь портфель да так и таскали в нем неизвестно сколько времени. Рузвельт развернул его, с удивлением увидел написанные от руки два слова, вчитался…
– Но это же…
– Да, именно так. Безоговорочная капитуляция. А вы чего хотели?
– Этого никогда не будет, – Рузвельт даже привстал со своей каталки, что далось ему ценой немалых усилий, и швырнул бумагу на стол. Получилось несколько театрально, однако он даже не обратил на это внимания. Адмирал, кстати, тоже – просто смотрел на него с какой-то странной жалостью. Потом вздохнул и пожал плечами:
– В таком случае, не вижу смысла занимать друг у друга время. Надеюсь, следующая наша встреча пройдет в более продуктивной обстановке.
Вылетал Рузвельт буквально через час – задерживаться на острове резона не было. А отдых. Устал, конечно, и короткий разговор с немцем его, на удивление, вымотал, но подремать можно и в полете. «Дуглас» постоял, ревя двигателями и прогревая их, потом легко разогнался и поднялся в небо. Почти сразу откуда-то появились четыре двухмоторных мессершмитта, покачали крыльями и пристроились рядом. Два – справа и слева от президентского самолета, еще два – сверху, прикрывая его от гипотетического хамства. Почетный эскорт, надо же. А когда летели сюда, их не было.
Впрочем, и сейчас немцы держались рядом недолго. Приблизившись к побережью США, они отвалили, переложив заботы о целостности шкуры американского президента на плечи встречающих их «Лайтнингов». Ну а те уж вели «Дуглас» до самого Вашингтона, хотя никто и не собирался на них нападать.
Вице-президент встречал его у трапа. Выглядел он похудевшим и усталым, но держался бодрячком. Война как будто подхлестнула его, заставив двигаться, думать, да и просто жить быстрее, словно в молодости.
– Ну, как слетали, босс? – спросил он вместо приветствия, когда кресло Рузвельта выкатилось из пузатой тушки самолета на землю.
– Паршиво, Генри.
– А что такое? – Уоллес жестом, неприятно напомнившим Рузвельту движение Лютьенса, отослал кативших президентское кресло охранников и сам взялся за ручки, толкая его к автомобилю.
– Это долго рассказывать, – мрачно отозвался президент.
– Ну а если покороче?
– Если покороче, то этот сукин сын и не собирался с нами ничего обсуждать. Он сразу же выдвинул непомерные условия, поязвил немного, будто ярмарочный клоун, а потом совершенно спокойно выставил меня, как нашкодившего мальчишку. И при этом, бьюсь о заклад, прекрасно знал, чем дело кончится.
– Но зачем тогда было затевать весь этот фарс с переговорами? – удивленно спросил Уоллес.
– Не знаю. Зато четко понимаю, что эта немецкая свинья ничего не делает просто так. А значит, именно такой ход переговоров он и планировал заранее. Только не представляю, зачем ему это. Смысл, без сомнения, есть, но от меня он ускользает.
– Может, он просто хотел нас напугать?
– Так не пугают. Не понимаю, что он хотел сказать.
– Ничего, босс, – простецки ухмыльнулся Уоллес. – Рано или поздно узнаем.
– Боюсь, что тогда может оказаться слишком поздно, – желчно отозвался Рузвельт, но от дальнейших комментариев воздержался и всю дорогу к Белому дому сидел молчаливый и нахохлившийся, будто старая, больная курица.
В отличие от своего визави, Колесников отлично знал, какие мысли он намеревался донести до американцев. Во-первых, он четко понимал, что необходимо ставить тому, на кого ты давишь, максимально жесткие условия. Ни в коем случае не требовать то, что реально хочешь получить, делать заявку на большее, чтобы было, о чем торговаться. И в куда худших условиях, выторговав сущую мелочь, побежденный будет считать это своей дипломатической победой и легче сдаст все остальное. Во-вторых, ему надо было продемонстрировать американцам, что Альянс уже считает себя победителем, и США ему не ровня. Обидеть. Это весьма сузит противнику поле маневров, уже даже просто из-за того, что на смену холодному расчету придет эмоциональное дерганье. Ну и, в-третьих, Колесникову просто нравилось дразнить Рузвельта. Откровенно говоря, он еще по прошлой жизни помнил американцев и считал их большими, инфантильными детьми. Жестокими, неглупыми, но по уровню развития – детьми, максимум подростками. И Рузвельта, пускай он и президент, тоже. Разумеется, местные американцы были и умнее, и храбрее, и решительнее, да и вообще куда более симпатичны как люди, чем те, кого он помнил, но общий принцип никто не отменял.
Будь на его месте Молотов или, к примеру, Риббентроп, они, возможно, донесли бы все это до Рузвельта более грамотно. Вот только уровень у этих, без сомнения, великих дипломатов был, мягко говоря, не тот. В отличие от них, Колесников имел право говорить от имени Германии без каких-либо ограничений. Серьезный нюанс, и понимающие люди его оценят. Так что поехал адмирал сам, лично, и теперь оставалось надеяться, что пилюля сработает, как надо.
Впрочем, он понимал и Рузвельта. С американской точки зрения ситуация выглядела совсем не так страшно и далеко неоднозначно. Да, потеряны Аляска и Канада, но центр США жив. Более того, несмотря на глубокое проникновение танковых частей в глубь страны, ни один крупный американский город захвачен не был. Кое в кого это просто обязано было вселять оптимизм, хотя на самом деле ситуация сложилась именно так, скорее, из– за нежелания Роммеля, поддержанного Быстрым Гейнцем, Рокоссовским и некоторыми другими генералами рангом пониже терять время.
Лезть в города с населением в сотни тысяч, а то и миллионы человек без достаточной концентрации сил, в первую очередь пехоты, означало завязнуть в уличных боях с неясными шансами на успех и гарантированными потерями. Упорный, хорошо подготовленный и мотивированный гарнизон при поддержке местного населения способен задать жару любому агрессору, а танки, зажатые в узости авеню и стрит, разом теряют свою грозную мощь и превращаются в большие, удобные мишени. Колесников, известный своей решительностью, к всеобщему удивлению, тоже поддержал генералитет. Он-то хорошо помнил и Сталинград в сорок третьем, и Грозный в девяносто пятом.
