Сейчас профессор, заложив руки за спину, стоял рядом с окном и всматривался в призрачное видение в глубине кабинета. Огромное лицо Седого висело в воздухе, занимая пространство от пола до высокого потолка; фантом слегка колыхался и просвечивал, так что за ним виднелись дверь, набитый книгами шкаф и портрет философа Бердяева на стене. Прежде эмиссар никогда не прибегал к такому способу связи, и его появление в столь экстравагантном виде встревожило Грибачева. Но никаких новых неприятностей к уже известным не добавилось – просто Седой находился не в Петербурге, а на станции Внешней Ветви в Гималаях.
Губы призрака шевельнулись. Они были под стать лицу, величиной с пару хлебных караваев, и казалось, что с них сорвется громоподобный глас. Но говорил эмиссар как обычно, внятно и совсем негромко.
– Вы получите досье на Суомалайнена Виктора Марковича. Живет недалеко, в Петрозаводске, трудится в местном музее. Специалист по карело-финскому этносу. Если вас не затруднит, навестите его под благовидным предлогом.
– Цель контакта? – спросил Грибачев.
– Возможно, мы привлечем его как нового Связующего. Но говорить с ним на эту тему пока не нужно. Меня интересуют лишь ваши впечатления.
– А как же Соболев? Его кандидатура снята?
– Нет. Мы будем искать и ждать, но ожидание не может быть слишком долгим. Приемлемое время – три-четыре месяца.
Профессор нахмурился.
– Позволю напомнить, что Соболев не только потенциальный Связующий, но человек, попавший в беду. При нашем, кстати, соучастии… И мы его бросим?
– Этого я не говорил, – произнес Седой и добавил с неожиданной мягкостью: – Я понимаю, понимаю… на нас тоже лежит вина, пусть косвенно… Розыски будут продолжаться, пока мы его не найдем или не выясним все обстоятельства его гибели. Но наша миссия не терпит перерыва. Три-четыре месяца, и новым Связующим станет Суомалайнен или другой подходящий человек.
Внезапно изображение Седого отодвинулось, и Грибачев увидел зал с множеством экранов, то расцветающих праздничным фейерверком, то залитых тьмой, тотчас сменявшейся серебристым мерцанием. Они как бы парили в вышине, озаряя пространство радужными сполохами; чудилось, что на одних будто бы земные пейзажи, на других – вид на планету и Луну из космоса, а на третьих что-то странное – там скользили письменные знаки или математические символы, неведомые Грибачеву. Эмиссар стоял вполоборота к экранам, но кроме него там находились другие существа, похожие на людей. Профессор контактировал только с Седым, но ему было известно, что сторонники Внешней Ветви обитают во многих галактических мирах и имеют разное, иногда весьма причудливое обличье. То, что он видел созданий, подобных людям Земли, еще ни о чем не говорило – как и Седой, инопланетяне подвергались трансформации, принимая облик, удобный для работы в земных условиях. Мысль об этом восхищала и страшила Грибачева, хотя в жизни он повидал всякое и был отнюдь не пуглив. Но метаморфозы чужаков казались такими чудесными, такими удивительными и странными! Он испытывал невольную дрожь, представляя, что его собственный облик и плоть можно изменить, приспособить к какому-то миру, совсем не подходящему для землян, где он будет хвостатым монстром или птицей-серафимом с шестью крылами. «Возможно, – подумал профессор, – для будущих поколений это станет нормой, чем-то вроде пирсинга или колечек в губе. Для будущих, но не для меня. Наверное, я слишком консервативен».
Он протянул руку к изображению и спросил:
– Защитник с вами? На гималайской станции?
– Нет, и я не знаю, где он, – отозвался эмиссар. – Мы наблюдали за его передвижениями вплоть до флотилии ротеров, но потом он исчез. У него свои дороги.
– Может быть, стоит обратиться к Ним? – Грибачев поднял взгляд к потолку. Случалось, эмиссар упоминал о древних могущественных созданиях, обитателях Ядра, ставших гарантами Договора. Даже Седому и другим пришельцам было известно о них немногое, а уж земным Связующим и того меньше. Собственно, Грибачев знал лишь то, что Они существуют, и что Защитник – Их творение.
– Формально Договор не нарушен, – произнес Седой. – Соболев еще не получил статус Связующего, и нет свидетельств его гибели. Они не помогут.
Изображение померкло. Грибачев отодвинул штору, выглянул в окно. Длинный двор, тянувшийся вдоль здания Двенадцати Коллегий от Невы до площади академика Сахарова, заполнили студенты. Наступил перерыв между лекциями, и будущие биологи, геологи и филологи дружно устремились в столовую. Несколько минут профессор в задумчивости постоял у окна, затем принялся мерить шагами кабинет. Восемь шагов в одну сторону, восемь шагов в другую. Мимо стола с компьютером и разложенными в строгом порядке бумагами, мимо тумбочки, с чайником и чашками, мимо полок и книжного шкафа… Бердяев строгим взором наблюдал за ним со стены.
– Вот ведь какое дело, Николай Александрович, – сказал ему Грибачев. – Вы занимались всякими неурядицами в России, а на меня свалился галактический конфликт. Ощущаете разницу, коллега? Я вовсе не уверен, что соответствую такой миссии… Жаль, что вас уже на свете нет, а то бы сели и обсудили за чашкой чая текущие проблемы.
Восемь шагов. Мимо стола, мимо тумбочки, мимо шкафа.
– И вот что самое интересное, – вновь обратился к портрету Грибачев. – Мы, уважаемый Николай Александрович, им нужны! Мы, земляне, существа несовершенные и, можно сказать, даже низкие в сравнении с жителями звезд! Однако нужны. Прямо не говорят, но концепция вырисовывается такая: чтобы избежать стагнации, сообществу разумных необходимы свежая кровь, приток новых идей, оригинальный взгляд на вещи, которые вроде бы стали привычными. Цивилизация в Галактике жива постольку, поскольку пребывает в непрерывном развитии, а этот процесс надо поддерживать. Спросим: как?.. Творческий потенциал каждой расы с течением лет иссякает, галактической культуре требуется инъекция, и сейчас это мы, новый рассадник гениев. Непростой этап! Ибо одни смотрят в будущее и понимают необходимость перемен, другие же довольны тем, что есть, и опасаются конкурентов. Диалектика, коллега, диалектика! А мы попали между этих жерновов, и результат – большая тайна. В пыль перетрут?.. Или все-таки будет мука для завтрашних хлебов?.. Что скажете, Николай Александрович?
Но Бердяев безмолвствовал. Пребывая в иной реальности, в том измерении небытия, куда попадет со временем каждый, он, вероятно, знал ответы на все вопросы, но поделиться этим знанием не мог. Такова участь мертвых: все понимать, все знать, но молчать.
* * *
Тело Иниго Лопеса опустили в неглубокую яму и быстро забросали землей, соорудив маленький холмик. Немногие проводили умершего в последний путь: два индейца, служивших при кладбище могильщиками, священник падре Хоакин и дочь Мария, девушка лет пятнадцати. Иниго Лопес был беден, а у бедных мало друзей.
