— Детям нельзя об этом знать, слышишь? — прошипела Ивэй, хлопая дверью, которой едва не ушибла подслушивающих, и осеклась. Близнецы огромными глазами уставились на красный след на щеке, а Нина смотрела в проход, пытаясь переварить услышанное. Потом, как лунатик, пошла в комнату, откуда еще до появления Ферретов перед детьми пулей вылетела Саара. Девочка чувствовала запах духов няни. Такой приглушенно-сладкий и взрослый… Но ее грубо встряхнула Ивэй, и запахи исчезли, а Нина, ловя потерянное равновесие, вернулась в коридор.
— Надя, уведи их в комнату, пожалуйста. Ты — за мной. Еще расскажешь, какого черта скрывал от меня все это! — Ивэй утянула Джонатана за собой, не дав ему и рта раскрыть. Она была чертовски зла. Ей ужасно хотелось просто свернуться калачиком и послать всех и все к черту.
* * *
Ей было трудно смотреть на это место даже спустя двадцать четыре года, но Хельга держалась. Только рука сильнее стискивала плечо ребенка, а перед глазами все плыло, будто в бреду. То, что она пережила, когда была едва ли старше Куда, оставило неизгладимый след и в душе, и в сознании. В тринадцать лет она потеряла все: поселок на самой окраине, в котором она жила с родителями и двумя старшими сестрами-двойняшками, был сметен огнем всего за ночь, и виной этому оказался поджог одного из домов. Хельга до сих пор помнила, как на ее глазах горели заживо родные. А она, сидя на снегу, могла только в оцепенении смотреть на огонь и слушать их крики. На пару с истекающей кровью сестрой. Только они сумели выбраться через решетку на окне — входную дверь уже объяло бушующее пламя.
И сейчас, стоя на давным-давно остывшем пепелище, которое почему-то до сих пор не снесли, Хельга опять услышала их голоса, зовущие на помощь, и закрыла уши руками.
— Знаешь, Куд, а ведь я даже с твоим отцом не смогла сюда приехать… Только рассказала ему. Это было двадцать четыре года назад, — говорить ей было трудно, но необходимо, чтобы голоса не затмили разум, и Хельга боялась замолчать. — Тоже зимой, но в декабре. Здесь жили твои бабушка с дедушкой. И две тети… Когда-то, — она поморщилась и пошатнулась. Куд смотрел на мать, не решаясь до нее дотронуться — она строго-настрого запретила к себе прикасаться: боялась, что снова ударит сына. — У нас всегда не все было в порядке, знаешь ли. Двое из семьи страдали шизофренией.
Хельга сделала шаг к руинам когда-то уютного дома с вишней в саду, но, не пересекая границы двора, присела на корточки, когда ноги подкосились и ослабли. И замолчала, все еще зажимая уши руками и глядя на дом. Куд остался топтаться на месте, борясь с желанием прекратить все это и просто вернуться. Хотя бы в отель.
— Мама и Хильда, — продолжила Хельга, — сгорели вместе с отцом. Мы с Тильдой выбрались, но сестра не выжила — ожоги. Я помню, как в мою палату ворвалась медсестра и сказала об этом… В тот же день меня забрали в психушку, а потом переправили в другой город. Так говорят, я не помню. Я вообще ничего, кроме огня, криков, запаха гари и горящей плоти, не помню… С тех пор я не возвращалась сюда. Даже с Тиммом.
Женщина закусила губу и, погрев дыханием руки, полезла за сигаретами, попутно сильнее кутаясь в куртку. Она едва ощущала границы собственного тела, но ясно чувствовала чуть испуганное спокойствие сына, застывшего позади. Куд подпростыл и дышал ртом, постоянно шмыгал и кашлял — это отвлекало от голосов в голове. Давно она их не слышала. С тех самых пор, как увлеклась когда-то наркотиками и прогнала их.
Куд, наконец-то понявший, почему Хельга так боялась огня, почему яростно отказывалась зажигать свечи, когда отключали электричество, оглядел мать с ног до головы. Все встало на свои места. Получив молчаливое разрешение — лишь опущенные веки и слабая улыбка, — мальчик толкнул боком ржавую калитку и несмело зашел в опустевший и давно разворованный двор. Сердце колотилось то ли от страха, то ли от волнения, и Куд крутил головой, стараясь запомнить каждую деталь. И черный дом с обвалившейся крышей и пустыми окнами, и заросший сад, покосившиеся воротца. Взгляд зацепился за не видную с улицы припорошенную цепочку следов, ведущую за угол, к входу в дом, и Куд, еще раз оглянувшись на Хельгу и дождавшись ее бездумного машинального кивка, погреб ногами по еле видным ямкам. Когда они закончились — внезапно, будто кто-то передумал идти дальше, — под ногой хрустнуло, и, сделав шаг назад, мальчик, откопав сугроб, увидел замерзшие цветы. Букет, возложенный на порог бывшего дома. Судя по всему, на годовщину гибели семьи его матери.
«Мы с Тильдой выбрались, но сестра не выжила… Я помню, как в мою палату ворвалась медсестра и сказала об этом… С тех пор я не возвращалась сюда», — прозвучал голос Хельги в его голове. Куд сделал еще шаг назад, а потом, с трудом подобрав букет и зажав подмышкой, неуверенно вернулся к скрючившейся на снегу Хельге, в душе ощущая прилив надежды.
— Мам?..
* * *
Эммет без вопросов отстоял остаток смены Ивэй — Надя, пересказывая события, выглядела донельзя растерянной, но мужчина даже со сбивчивого рассказа коллеги понял всю картину целиком. Вечером он провел с детьми воспитательную беседу и, как ему показалось, даже успокоил их. По крайней мере, Нина перестала грызть ногти, а близнецы — донимать девочку и отца расспросами о няне, Ивэй и Джонатане. Вот только на ночь дети дружно попросили его остаться, и Эммет не смог им отказать. Ему, облепленному со всех сторон сопящими не-людьми, уснуть удалось с трудом: голова была занята вовсе не работой и бытовыми вопросами. Мужчина впервые сильно беспокоился о Ферретах. И о Сааре, добродушной и ворчливой няне, работавшей с Ниной еще до заморозки проекта.
На следующий день Эммет понял, что разговор с Джонатаном закончился плохо, едва увидев напарницу, жующую завтрак в одиночестве. Ее мужа нигде не было видно.
— Пускай делает, что хочет. Я больше не буду даже пытаться до него достучаться! — буркнула Ивэй, когда он подсел напротив и протянул кофе, вопросительно оглядываясь — последнее время они сидели здесь втроем, если Джо был не на выезде.
Женщина, чьи синяки под глазами ясно выдавали то, что в эту ночь она не спала ни минуты, еще долго ворчала, глотая омлет. А Эммет, глядя на нее, еле сдерживал горькую улыбку и думал о том, что, наверное, и ей, и Джонатану стоило чаще делиться друг с другом своими проблемами и тайнами. Их ссоры все больше стали походить на ссоры маленьких детей — или они за всю жизнь так и не научились ругаться, как взрослые. И прощать, как взрослые. Когда Эммет наконец поинтересовался, куда именно исчез Джонатан, Ивэй вывалила на него гневную тираду, что муж, бросив ее одну, поехал за Саарой. Что он постоянно доверял Сааре больше, чем собственной жене. Мужчина, окинув критическим взглядом напарницу, пока та отвлеклась на завтрак, поймал себя на мысли, что Джонатан все сделал правильно. Эммет тоже не доверился бы разъяренной Ивэй: голова у нее в такие моменты отключалась напрочь, и он знал это не понаслышке.
